"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

времени войны, когда она тыкалась от грохота головенкой сначала в живые
животы людей, потом в мертвые, а потом вообще в любую мягкость - сена ли,
земли, а то и просто вонючего тряпья. И тут этот стук-грохот, который ее
накрыл, и надо было спасаться снова, и она нырнула вниз, где - чувствовала -
должно быть мягко. В мягкости спасение, больше ни в чем. Таким был голос
детства. А только он в ней и остался. Она кувыркнулась вниз в
травушку-муравушку и замерла не от смерти, а от причудливости жизни: это ж
надо, мочилась с горки, раздался стук, она его поняла и оказалась во влажном
стожке. Она смотрела в небо с удивлением и непониманием происшедшего. И
додумалась, что только-только родилась - выскользнула из самой себя.
Дита спустилась вниз. Мать была недвижна и смотрела в небо широко
открытыми фиолетовыми глазами. Откуда этот фиолет, в котором помещались
облака? У матери серенькие мышачьи глазки-щелочки, а тут не глаза - а озера.
В траве недвижно лежала чужая женщина. Абсолютно не мать. И Дита почти
спокойно вернулась к машине.
Мать же к вечеру поползет на голоса коров и собак, уже не помня ни
машины, ни той, что ее везла, ни кто она, ни что. Помнила только струю, что
стащила ее с горки вниз. Значит, точно - роды. Вот доползет до коров,
взрослые люди обмоют ее и дадут ей имя.


* * *

Феня заметила пастуха, когда он перемахивал через грязь дороги к их
забору. Она вихрем вылетела во двор, не дожидаясь стука пастушьей палки по
доскам.
- Сгуляла, наконец, твоя Розка, - крикнул пастух. - Раз сто небось
присела за день. Распечаталась. Борька аж взмок.
Феня тут же развернулась в хату и вернулась с припасенной чекушкой,
которую прятала от своего Пети в кармане собственной фуфайки для черных
работ.
- Ты следил по-честному? - спросила Феня у пастуха. - Катька Петровых
тоже комолая и рыжая.
- А то я не знаю Катьку! - возмутился пастух. - Она ж некрасивая,
вислая. А твоя красавица, целочка. Сам бы трахнул, да уже не догнать. - Он
гоготнул и спрятал чекушку в задний карман стеганых и отполированных, можно
сказать, до кожаного вида грязных штанов и повторил, что все без обману,
какое теперь стадо, слепой уследит - два десятка коз и половина уже "с
товаром", остались малолетки, Катька да ее вот, Фенькина, бесплода.
- Слава тебе Господи! - вздохнула Феня. - Не случись, так пустили бы
осенью под нож. Толку?
Она напоила Розку, ткнулась лицом в лобастую твердую морду и повела в
сарайку - горе, а не хлев, надо теперь думать, как его утеплить и расширить
к зиме.
Феня открыла хлипкую дырявую дверку, пригнулась, чтоб войти и, если не
померла сразу, то исключительно благодаря крепости тела, еще молодого и не
стравленного медициной. Феня лечилась домашним, а то и просто волей: что ж я
соплю не победю или, там, понос? Потому и выдержала то, что увидела. В
Розкином углу лежала старушка-недомерок, не мертвая, живая, потому как
смотрела Фене прямо в зрачки, и это-то и было самым страшным. Чужая бабка,