"Галина Щербакова. Отвращение" - читать интересную книгу автора

возникший у него вопрос: была ли она замужем. Ему-то какое дело? Идя домой,
он думает о некрасоте. Вернее не так. Он думает о красоте некрасоты. Он
давно заметил, что искривленное дерево куда как выразительней воспетой
поэтами тополиной стройности. Почему некрасота кажется более духовной?
Оттого что в ней есть боль? Боль обделенности? В Дите боли очень много, она
как бы состоит из закаменевших кусков боли. Ему хочется узнать про ее жизнь,
но это трудно. Она всегда, как выпущенная из тетивы стрела, которая дрожит
от нетерпения попасть. Куда хочет попасть Дита?
А Дите хочется многого. Мальчика целиком. С тетрадками, мозгами и
деньгами.
Но, неопытная в делах любовных, она знала только одну козу, на которой
можно было бы подъехать к первокурснику. И это была, в сущности, дичайшая
мысль: совратить мальчишку, но так, чтобы он считал себя совратителем!
В голову ей лезут глупости из рассказов детства. Как одна порченая
невеста надавила из печенки наперсток крови, а потом размазала ее между
ногами для дурака жениха из чужих краев. А все знали, какая она была
давалка, но жених печеночную кровь схавал. Но ведь то было время, когда еще
имела какую никакую цену эта глупая девичья честь. Почему-то думалось, что
для ортопедического мальчика эта штука - честь - может иметь до сих пор
значение. Ему, слабаку в теле, может, нужен по жизни этот козырь открывателя
и победчика чужого замка. Вот бы и доставить ему такую радость. Но, увы, она
уже проговорилась. Поэтому слово "совращение" просто никуда не годится.
Сейчас не совращают, сейчас просто дают налево и направо или насилуют, если
морду воротишь. Мальчик не годился ни для чего: для гипотетического
наперстка был бы слишком умен, для того чтобы переспать, как пить дать,
деликатен и просто не дорос, а изнасиловать может только она. У нее сила. И
у нее ее правда. И она даже готова поклясться, что будет любить и жалеть его
всю оставшуюся жизнь. Дита купила молдавское красное, от которого у нее
кружилась голова и слабели руки.
- Ты можешь не пить, - строго сказала она мальчику. - Тебе может
поплохеть. - Она так возбуждала его, грубо, вилами.
- Еще чего, я выпью, - ответил Володя. И он наливает себе стакан и
глотает вино громко, оставляя мокрые следы на подбородке. "Чем хуже, тем
лучше", - думает Дита и скидывает халатик, пока вино не обсохло. Мальчик
чуть не умирает от жалости и отвращения, видя мосластые, худые плечи,
коленки синеватые, плоские, локоточки в шершавых пятнах и в стороны, как у
старой вареной курицы крылышки.
- Спасай, Вовик, спасай! - шепчет Дита. - Просто умираю, как хочу.
И это был тот самый случай, когда она говорила почти всю правду.
- Не надо, Эдита Николаевна! Я не умею. - Она даже не расслышала, что
он назвал ее по имени и отчеству, а они уже давно перешли на "ты". Ее рука
искала бугорок в его джинсах, но его не было. Она копошилась в молнии так
бездарно, что пришлось попросить помочь, и тут она увидела его глаза. Они
были влажные, и в них плескались сразу два чувства. Левый глаз ее жалел,
правый - ненавидел.
- Не дрейфь, - бодро-фальшиво сказала Дита. - В первый раз так и
бывает.
Но он встал и пошел к двери.
- Но я тебе говорю, что получится, - держала его Дита.
- А я не хочу, - как отрезает Вовка. - Не хочу-у! - И это "у-у" - сразу