"Люциус Шепард. Жизнь во время войны " - читать интересную книгу автора

"Тиграм". Старик, тогда этот ниггер хоть стукнуть мог по-человечески! А
теперь что - ползает по полю, как нанюханный.
- Они не принимают препаратов, старик, - раздраженно сказал капрал. -
Им нельзя, у них все время анализы, если что - сразу вычислят.
Джилби несло:
- "Белым гетрам" ничего не светит, старик! Знаешь, как их назвал этот
мужик по ящику? "Бледные гольфы"! Охренеть, "Бледные гольфы"! Куда они прут
с таким названием? "Тигры" - да, хоть имя нормальное. Или "Янки" там, или
"Храборы", или...
- Херню-то не пори! - Капрал явно расстроился. Он отложил блокнот и
подошел к краю стойки. - Посмотри на "Хитронов". Имя так себе, а команда
вполне. Херня твое название!
- Или на "Красных"? - предложил Минголлa. Ему нравилась болтовня
Джилби, его иррациональное упрямство. Но в то же время он замечал в ней
скрытое отчаяние - если приглядеться, то становилось ясно: Джилби был
сегодня сам не свой
- Чего?! - Джилби хлопнул ладонью по столу. - "Красные"! Да ты посмотри
на этих "Красных", старик. Посмотри, как они поперли вверх, когда Куба
влезла в войну. Думаешь, херня? Думаешь, не имя их тянет? Даже если эти
долбанутые "Бледные гольфы" и пролезут в серию, против "Красных" им только
молитвы и читать. - Он рассмеялся коротко и хрипло. - Я-то лично за
"Тигров", но в этот год им точно ни хрена не светит. Восточную зону
разнесут, "Красные", потом добавятся "Янки", в октябре они сойдутся, вот
тогда мы все про всех и узнаем. Все про всех, блядь! - Голос его натянуто
дрожал. - Так что не звени мне про свои сраные "Бледные гольфы", старик.
Говном были, говно есть, говном и останутся, пока не поменяют свое говенное
имя!
Почуяв опасность, капрал больше не спорил, и Джилби погрузился в
угрюмое молчание. Некоторое время слышался только шум вертолетных винтов и
блеяние по радио какой-то джазовой смеси. Вошли два механика с бутылками
утреннего пива, а вскоре за соседний столик уселись три солидных сержанта с
крупными брюшками, редеющими волосами, интендантскими нашивками на плечах и
начали играть в рамми. Капрал принес им кофейник и бутылку виски, они мешали
виски с кофе и пили за игрой. Игра их напоминала ритуал, как будто они
устраивали ее каждый день, и, глядя на этих сержантов, отмечая их толстые
животы, изнеженность и фамильярность старых приятелей, Минголла вдруг
почувствовал гордость за свою трясущуюся руку. Этот почетный недуг был
знаком причастности к сердцевине войны, сержанты ничем подобным похвастаться
не могли. Но Минголла был на них не в обиде. Нисколько. Скорее, его
успокаивала мысль, что эта солидная троица его кормит, поит и обувает в
новые сапоги. Он грелся в глуповатом гудении их болтовни, в клубах сигарного
дыма, который можно было принять за выхлопной газ их довольства. Минголла не
сомневался: к ним можно подойти, рассказать о своих бедах и получить
дружеский совет. Эти люди явились уверить его в том, что их дело правое,
напомнить о простых американских ценностях, поддержать иллюзию братства и
всеобщности этой войны, прояснить, что она - лишь проверка дружбы и
твердости духа, обряд инициации, через который давным-давно прошли эти трое,
а заодно и пообещать, что, когда война кончится, все они нацепят медали,
соберутся вместе, заведут разговор о крови и ужасе, будут качать головами,
удивляться и тосковать так, словно кровь и ужас были их погибшими друзьями,