"Люциус Шепард. Жизнь во время войны " - читать интересную книгу автора

забросили. Минголла заметил его еще в воздухе перед самой посадкой, но не
придал значения - сейчас же этот пейзаж поднял в душе целую бурю.
Недостроенный мост казался ему не столько мостом, сколько памятником некоему
высокому идеалу - гораздо красивее любой завершенности. Поглощенный
собственным восторгом и окруженный маслянистым дымом пердящего парома.
Минголла чувствовал родство с прекрасной аркой, словно сам он тоже был
зависшей в воздухе дорогой. Он так уверенно соединил себя с этой чистотой и
величием, что поверил на секунду, будто и его тоже - подобно мысленному
продолжению моста - ждет завершающая точка гораздо дальше той, что
рассчитана архитекторами его судьбы.
______________
* Дали Сальвадор (1904-1989) - знаменитый испанский
художник-сюрреалист.

Между западным берегом и огибающей город грунтовкой выстроились
торговые ряды: рамы из бамбуковых шестов, крытые пальмовыми листьями. Между
прилавками сновали ребятишки, целясь и стреляя друг в друга из тростниковых
стеблей. Настоящих военных почти не попадалось. Толпа, бродившая по дороге,
состояла в основном из индейцев: парочки стеснялись взяться за руки,
потерянные старики ковырялись в мусоре тростниковыми палками, пухлые матроны
с возмущением взирали на ценники, босые крестьяне с прямыми спинами и
серьезными лицами таскали в руках узелки с деньгами. Минголла купил в ларьке
рыбный сэндвич и кока-колу. Усевшись на скамейку, он неторопливо поел,
наслаждаясь вкусом горячего хлеба, острой рыбы и любуясь столпотворением.
Серые тяжелые тучи ползли с юга, с Карибского моря, время от времени
проскакивали звенья XL-16-х, направляясь на север, к нефтяным месторождениям
у озера Исабаль, где шли сейчас тяжелые бои. Опустились сумерки. Городские
огни в покрасневшем воздухе разгорелись ярче. Бренчали гитары, пели хриплые
голоса, толпа редела. Минголла заказал второй сэндвич. Развалившись на
скамейке, он пил, жевал и погружался в добрую магию этой земли, в сладость
минуты. У лотка горел костер, вокруг сидели на корточках четыре старухи,
варили куриное рагу и пекли кукурузные лепешки; вылетавшие из огня черные
жирные хлопья казались в сгущавшихся сумерках кусочками мозаики, которые
там, в вышине, складывались в беззвездную ночь.
Потом стемнело окончательно, народу прибавилось, и Минголла зашагал
вдоль ларьков; на шестах были развешаны ожерелья из лампочек, провода от них
тянулись к генераторам, а их тарахтенье заглушало кваканье лягушек и стрекот
цикад. В одних ларьках продавались пластмассовые четки, китайские пружинные
ножи и керосиновые лампы, в других - вышитые индейские рубахи, мешковатые
штаны и деревянные маски, в третьих за горами помидоров, дынь и зеленых
перцев сидели, скрестив ноги, старики в потертых пиджаках, и над каждым
прилавком, точно над примитивным алтарем, горела прилепленная воском свеча.
Смех, взвизги, крики зазывал. Минголла вдыхал запах одеколона, дым от
жаровен, вонь гнилых фруктов. Он застревал у прилавков, покупал для
нью-йоркских друзей сувениры и чем дальше, тем больше ощущал себя частью
суеты, шума, блеска и переливов черного воздуха - пока не подошел к палатке,
у которой толпилось человек сорок - пятьдесят, загораживая все, кроме
соломенной крыши. Усиленный мегафоном женский голос прокричал:
- La mariposa!
Восторженный рев толпы. Снова женский голос: