"Люциус Шепард. Голос ветра в Мадакете (Авт.сб. "Ночь Белого Духа")" - читать интересную книгу автора

картона и многое другое. Это место, напоминающее агрегат, показалось
Питеру вполне подходящим для встречи и общения с ветром... если только
подобное общение не является порождением воображения Сайасконсетской
Салли. В глубине души Питер продолжал надеяться, что это именно игра
фантазии выжившей из ума старухи. Солнце клонилось к закату, и стало
холоднее. Серебряная оторочка лучей негреющего солнца обрамляла
иссиня-серые тучи, стремительно гонимые по небу крепким ветром с моря. Не
улавливая в ветре ни малейшей искры разума, Питер уже начал чувствовать
себя круглым дураком и подумывать о возвращении в дом, когда едко пахнущий
ветерок пробежался по его лицу. Питер оцепенел. И снова ощутил его:
пришелец действовал независимо от морского ветра, нежными пальцами касаясь
его губ, глаз, лаская его, как слепец, намеревающийся запечатлеть твое
лицо в памяти. Ветерок легонько взъерошил волосы Питера, забрался под
клапаны его армейской куртки, как ручная мышка в поисках сыра; побаловался
со шнурками и потрогал между ног, отчего мошонка Питера мучительно
сжалась, а по всему телу прокатилась леденящая волна холода.
Питер толком не понял, каким образом ветер заговорил с ним, но у него
сложился образ процесса, подобного тому, как кошка трется о руку,
передавая ей статический заряд. Заряд был самым настоящим, вызвавшим
покалывание и пославшим мурашки по коже. Каким-то образом - несомненно,
благодаря таланту Питера - заряд переродился в знание, знание
персонифицированное, и Питер понял, что суть постижения заключается в
человеческой трактовке нечеловеческих побуждений, и в то же самое время он
ни на гран не сомневался, что трактовка эта почти точна. Изрядную часть
составляло чувство одиночества. Он единственный в своем роде; если другие
и существуют, то он их ни разу не встречал. Питер не сопереживал его
одиночеству, потому что ветер не сопереживал Питеру. Он просто хотел
заполучить Питера, но не в роли друга или спутника, а просто в качестве
очевидца его могущества. Он с наслаждением будет рисоваться перед Питером,
пускать пыль в глаза, притом потираясь о его чувствительность и извлекая
из этого некое непостижимое удовольствие. Он чрезвычайно могуществен. Хотя
прикосновение его кажется воздушным, сила его несомненна, а над водой она
возрастает еще более того. Суша отнимает у него силы, и ему не терпится
вернуться в море с Питером в поводу. Мчаться вместе сквозь дикие ущелья
волн, среди хаоса грохочущей тьмы и соленых брызг, странствовать по
безраздельнейшей из всех пустынь - синим небесам над морем - и мериться
силами со слабаками штормами, подхватывать летучих рыб и жонглировать ими,
как серебряными клинками, свивать гнездышки из плавучих сокровищ, неделями
забавляясь с трупами утопленников. Жить, играючи, всегда играючи.
Возможно, "играючи" - не то слово. Вечно стремясь выразить капризную тягу
к насилию, составляющую самую суть его естества. Быть может, Габриэла
Паскуаль назвала его зверем не без натяжки, но разве иначе его назовешь?
Он - порождение природы, а не преисподней. Воплощая эго без мысли, силу
без нравственности, ветер взирает на Питера, как на умную игрушку:
поначалу ее холят и лелеют, потом начинают ею пренебрегать и наконец
забывают.
И теряют.


В сумерках Сара проснулась от удушья и резко села в постели, вся липкая