"Александр О'Шеннон. Антибард: московский роман " - читать интересную книгу автора

открыть их и увидеть комнату Крюгера. Обреченный увидеть женщину, лежащую
рядом со мной. Мой голый зад упирается в какую-то часть ее тела. Только
теперь я понимаю, что лежу, свернувшись калачиком. Эта женщина, кто она? Все
еще не открывая глаз, я представляю ее, пытаюсь вспомнить. Как всегда:
что-то около сорока или слегка за сорок, но еще ничего, лучистый взгляд
пьяненьких глаз, даже, кажется, какие-то милые ужимки. Брючный костюм.
Волосы... Волосы светлые! Но почему именно она? А почему бы и нет? Чем-то
приглянулась, может, рыхловатой статью, а может, легкой проседью на висках -
это так возбуждающе! Я, наверное, подумал, что она счастливый талисман моего
вчерашнего концерта, душевный приз аудитории. Все может быть... Зовут...
Вот, еб твою мать, опять забыл! Всегда я забываю, как зовут. Нет, это
нехорошо, надо вспомнить. Что-то с буквой "р". Ира? Нюра? Впрочем, какая, к
черту, Нюра! Лера? И вдруг вспоминаю - Вера. Ну конечно, Вера! Она еще
пиздила вчера, непонятно к чему, что мать хотела назвать ее Любовью или
Надеждой, а отец, суровый мужчина, военный, настоял - Верой. Ну, слава Богу!
Все, надо вставать.
Я открываю глаза и первое, что вижу, это носки Крюгера.
Застиранно-зеленые, с трогательной холостяцкой дырочкой на пятке носки.
Диваны стоят уголком, очень близко друг к другу, и пятки Крюгера уперлись
мне чуть ли не в нос. Ладно, пора вставать. Я встаю, стараясь не скрипнуть,
чтобы, не дай Бог, не разбудить Веру (а может, все-таки не Вера? Нет-нет,
точно Вера...), ибо пока еще не готов к общению в серо-прохладных тонах
хмурого утра адюльтера. По темному коридору направляюсь на кухню. Подо
мной - затоптанные крашеные доски пятиэтажки. Выцветшие, но с красивеньким
рисунком обои. Вторая комната заперта. На двери красуется большая выбоина,
словно кто-то ломился с топором. Крюгер - поэт, и это, видимо, его
святилище, Храм Счастливого Уединения, куда он, чтобы все не испортили, не
осквернили ауру, не пускает женщин. Кстати, а как зовут Крюгера? Вот, блядь,
опять забыл! Что же это такое?! Надо вспомнить, надо вспомнить...
Босой и голый, с висящим хуем, выхожу на кухню.
Крохотная кухня с покоробившимся двухцветным линолеумом, как в приемном
покое Склифа, выкрашенные сортирного цвета краской стены и всенепременная
немытая сковорода с остатками яичницы на плите. Жилище Поэта! Я включаю
холодную воду и жду, пока она немного стечет. Подставляю измученные губы под
кран. Жадными глотками, так, что начинает ломить виски и обмирает трахея,
пью ледяную воду. Медленный холод наполняет грудь. "Краткий миг блаженства",
вот что такое эти несколько секунд утоляемой жажды. Куча посуды и чашек с
цветочками в раковине несколько мешают. Ну, теперь все. Теперь хорошо. Горло
аж саднит. Хорошо! На столе - засохшие корки хлеба, шкурка от колбасы,
тарелка в цветочках с горой окурков и пачка моей "Золотой Явы". Я
нетерпеливо проверяю - почти полная! Вот это хорошо, вот это славно. Это,
блин, то, что надо. Я закуриваю и сажусь на табуретку. Зад тотчас прилипает
к пластику. Дым вкусен и приятен, голова светлеет, взор проясняется. Я
смотрю в окно, там только унылые кирпичные пятиэтажки, каллиграфически
четкие и черные на белом морозном фоне ветви деревьев и вдали, в дымке,
торчащие блочные дома.
А где я, собственно? Что за район?
Я помню, спорили вчера, как ехать. Крюгер тащил нас на метро, а я не
хотел, меня ломало, и я сказал: "Поедем на тачке, я заплачу", - и мы
поехали. А куда? Даже не помню, сколько ехали. Я уже был хорош, лапал и