"Александр О'Шеннон. Антибард: московский роман " - читать интересную книгу автора

наоборот. Потом, приглядевшись, понимаешь что. Понимаешь, что это ненадолго.
Остается легкий привкус геронтофилии. Секс, возведенный в степень
материнства. Потом с нежностью и грустью вспоминаешь. Облегченно вздыхая. В
молодости была слишком стеснительной, потом расцвела - но поздно. Слишком
тщательные прически. Чересчур старательные отношения. Восторженный взгляд.
"Спой, пожалуйста, мою любимую..." Всегда хочется чего-нибудь новенького.
Может быть, чуть помоложе. Покрасивее. Пораспиздяйственнее.
Становится скучно... Хули они спят?
А впрочем, пускай спят. Ничего не жду. Чаю - вот чего мне сейчас
хочется. Да, чай пойдет в жилу.
Опять иду на кухню.
Проходя мимо запертой двери, останавливаюсь. И осторожно дергаю.
Заперто. Нет, я знаю, что там. Большая чугунная кровать с высокими литыми
спинками, с потолка свисают цепи. На всю стену полотнище со свастикой, из
темного угла выступает портрет Гитлера, обрамленный всегда свежим дубовым
венком. Патефон "Грюндиг" тихо наигрывает "Лили Марлен". Крюгер, туго
затянутый в проклепанную кожаную сбрую, с торчащим бледным хуем, в ошейнике,
стоит на кровати, прикованный цепями к потолку. По его отрывистой команде
красная от стыда и гнева Женщина Барда начинает стегать его по жопе
плеткой-семихвосткой. Крюгер сладострастно извивается и вопит: "Шнель!
Шнель!!!" Женщина Барда со съехавшей набок прической распаляется все больше,
подскакивает к Крюгеру и хватает его за хуй, поросший рыжими волосками, и
начинает яростно выкручивать. "О я-я! - стонет Крюгер. - О я-я!"
Грехи отцов...
"Ну, ты завернул!" - удивляюсь я сам себе. И, напевая "Завернул,
завернул", выхожу на кухню.
Чайник с отбитой эмалью, teapot с отколотым носиком. Ну конечно. А
чего, собственно, ты ждал? Фарфорового чуда династии Мин? Так Крюгер не
гомосексуалист-телевизионщик, а притулившийся к кругу своих поэт. Твой почти
официальный собрат по распиздяйству. Но заварка-то хоть у него есть? Только
бы не этот поганый зеленый чай. Символ здорового образа жизни. Всего, что я
так ненавижу. Бег по утрам, горные лыжи, тренажерные залы. Минералка "Эвиан"
взахлеб. Непьющие и некурящие козлы-менеджеры со всей своей охуевшей
командой, суетящиеся, как крысы в клетке, в предвкушении Заключения
Контракта и субботнего барбекю на даче у генерального директора, безнадежно
американизированного гольфиста. Все они всерьез собираются жить вечно, чтобы
через год попасть в автокатастрофу на Ярославском шоссе и быть размазанным
по салону своего выстраданного "лексуса". И, представ перед Творцом в
галстуке от Армани на голое тело, протянуть ему справку об отменном здоровье
с приколотой к ней степлером фотографией сияющего авто. "Предъявитель
сего, - напишет тогда Господь, - действительно достоин Рая".
Чай в железной коробке с танцующей индианкой. Слава Богу, черный.
Сполоснув грязную кружку, насыпаю ложку заварки. Хочется покрепче. А
сахар есть? Отсутствие сахара - тоже примета здорового образа жизни. Есть
сахар, вот он лежит, белый яд, на полочке. У поэтов всегда есть нормальный
чай и сахар. Настоящему поэту наплевать на свое здоровье. Поэт должен жить
чувствами и эмоциями, он должен напиваться и в горе, и в радости, нести
околесицу, приставать к женщинам, быть подозрительным и злоебучим, прятать в
сердце обиду на весь мир, шельмовать друзей и собратьев, а утром отпаиваться
чаем с сахаром.