"Перси Биши Шелли. Защита поэзии" - читать интересную книгу автора

изображение чувств и страсти, но при отсутствии поэтического воображения все
это - лишь названия, под которыми скрываются каприз и похоть. В нашей стране
периодом наибольшего упадка драмы было царствование Карла II, когда все
обычные виды поэзии превратились в воспевание королевских побед над свободою
и добродетелью. Один лишь Мильтон озаряет это недостойное его время. В такие
времена драма проникается духом расчета, и поэзия исчезает из нее. Комедия
утрачивает свою идеальную всеобщность; юмор сменяется острословием; смех
вызывается не радостью, но самодовольным торжеством; место веселости
занимает ехидство, сарказм и презрение; мы уже не смеемся, мы только
улыбаемся. Непристойность, эта кощунственная насмешка над божественной
красотою жизни, прикрывшись вуалью, становится от этого пусть менее
отвратительной, но более дерзкой; это - чудовище, которому развращенность
нравов непрерывно доставляет свежую пищу, пожираемую ею втайне.
Поскольку драма является той формой, где способно сочетаться наибольшее
число различных средств поэтического выражения, в ней яснее всего можно
наблюдать связь поэзии с общественным благом. Несомненно, что наивысшему
расцвету драмы всегда соответствовал наилучший общественный порядок; а
упадок или исчезновение драмы там, где она некогда процветала, служит
признаком падения нравов и угасания тех сил, которые поддерживают живую душу
общества. Но, как говорит Макиавелли о политических установлениях, эту жизнь
можно сохранить и возродить, если явятся люди, способные вернуть драму на
прежний верный путь. То же относится и к Поэзии в наиболее широком смысле:
язык и все формы языкотворчества должны не только возникать, но и
поддерживаться; поэт остается верен своей божественной природе: он творец,
но он же и провидение.
Гражданская война, завоевания в Азии и победы сперва македонского, а
затем римского оружия были ступенями угасания творческих сил Греции.
Буколические поэты, нашедшие покровительство у просвещенных деспотов Сицилии
и Египта, были последними представителями славной эпохи. Их поэзия
необычайно мелодична: подобно запаху туберозы, она пресыщает чрезмерной
сладостью; тогда как поэзия их предшественников была июньским ветром,
который смешивает ароматы всех полевых цветов и добавляет к ним собственное
бодрящее дыхание, не дающее нашему восприятию утомиться восторгом.
Буколическая и эротическая изысканность поэзии соответствует изнеженности в
скульптуре, музыке и прочих искусствах, а также в нравах и общественных
порядках; именно это и отличает эпоху, о которой идет речь. В этом
недостатке гармонии неповинно ни само поэтическое начало, ни какое-либо
неверное его применение. Подобную же чувствительность к влиянию чувств и
страстей мы находим в творениях Гомера и Софокла: первый в особенности умел
придать неотразимую привлекательность чувственному и патетическому.
Превосходство этих авторов над позднейшими состоит в наличии у них мыслей,
относящихся к внутреннему миру человека, а не в отсутствии таких, которые
связаны с миром внешним; их совершенство заключается в гармоническом
сочетании тех и других. Слабость эротических поэтов не в том, что у них
есть, а в том, чего им недостает. Их можно считать причастными современной
им развращенности нравов не потому, что они были поэтами, но потому, что они
были ими недостаточно. Если б этот распад сумел погасить в них также и
восприимчивость к наслаждению, страсти и к красоте природы, которая ставится
им в вину как недостаток, - вот тогда торжество зла было бы окончательным.
Ибо конечной целью общественного распада является уничтожение всякой