"Вильям Шекспир. Трагическая история Гамлета, датского принца (пер.В.Поплавский)" - читать интересную книгу автора

значительные строки и строфы осторожно-морализаторские красоты русского
Плутарха - Карамзина {Что так и не получилось, при всем старании, у А. Н.
Островского в его "трагедиях" о Смутном времени.}). А что побуждало его
взяться, но не довести "до ума" "Меру за меру" - это уже пожизненная забота
пушкинистов, а не наша. И именно в эти годы никому не известный М. П.
Вронченко начинает успешный процесс создания русского Шекспира и начинает
его именно с "Гамлета".
Перефразируя Екклесиаста, _все повторяется, но очень своевременно_.
Когда М. Лозинский пишет, что созданный полвека спустя перевод К. Р.
"безжизненен" {См.: М. Лозинский. К переводу "Гамлета", в кн. "Уильям
Шекспир. Трагедия о Гамлете принце Датском", СПб, "Азбука", 2000, с. 6.},
так ведь и эпоха была по общему, и справедливому, мнению мертвящая.
Сам же Михаил Леонидович создает свой вариант трагической истории
древнего принца к 1933 году, когда вопрос "быть или не быть" стоял
прост-таки на житейском уровне миллионов обывателей, которые слыхом не
слыхивали о Дании вообще. Но зато хорошо ощущали, как утвердился усатый
Клавдий, - этот "Ленин-сегодня", по _призрачным_ слухам отравивший Ленина
вчерашнего и занявший трон старшего брата по партии, - и уже признавшийся в
узком кругу, что самое лучшее - уничтожить врага и запить это дело бокалом
красного вина.
Не ослаб интерес и в 1939-м, когда за тот же текст (по заказу еще не
ведавшего своего конца Всеволода Мейерхольда) взялся Борис Леонидович. А
1940-м, когда перевод таки вышел, над терроризированным царством осетинского
Клавдия нависла тень тевтонского Фортинбраса...
А постоянное щемящее чувство при фразе: "_Какая-то в державе датской
гниль!_" {Перевод Б. Пастернака}! Именно это латентное чувство бессилия даже
перед гнилой державой обеспечило в 1964 году непредсказуемый прокатный успех
козинцевской экранизации, казалось бы, такой далекой от зачуханного
советского народа истории грустного рефлексирующего принца.
Про сегодня и говорить нечего, хотя нет и тени ни старшего, ни младшего
Гамлета, но "to be or not to be?" стоит перед самой державой...

Теперь самое время вспомнить и о предшествовавшей трагедии, и некотором
общем для обеих мотиве, который сегодня звучит отнюдь не под сурдинку.
В аннотации к публикации "Юлия Цезаря" прямо заявлено, что "_ни одна из
пьес Шекспира не звучит так современно_".
(Политологам и социологам стоило бы подумать о "_знаменательности_"
такого "особого" русского отношении к Шекспиру, к "Цезарю" и к "Гамлету" в
особенности).
В предисловии к упомянутому изданию А. Н. Горбунов пишет, что "_ни в
какой другой трагедии Шекспир не уделил так много места разного рода
небесным знамениям_" {Л. Я. Горбунов, "Могучий Цезарь во прахе", в кн.:
Уильям Шекспир. "Юлий Цезарь", М., "Радуга", 1998, с. 7.}. То, что это
(внимание к знамениям именно по данному поводу) для Шекспира не случайность,
подтверждается уже первой сценой "Гамлета" в монологе Горацио, с его прямой
отсылкой к цезаревым временам {И что интересно, - в folio 1623 года (после
смерти автора) эти мрачные "намеки" был, так сказать, сокращены. О других -
ниже.}. Во времена расцвета Рима они возвещали его упадок, во времена
Шекспира - упадок средневековья (кончившегося сорок лет спустя пуританским
бунтом), сегодня - упадок прогрессистского марша, на глазах теряющего ритм и