"Вильям Шекспир. Трагическая история Гамлета, датского принца (пер.В.Поплавский)" - читать интересную книгу автора

местами двух шекспировских персонажей - Брута и Гамлета, вдруг придавшего
вопросительную форму ясной и прагматичной мысли о том, как "_просто сводит
все концы удар кинжала_" {Перевод Б. Пастернака}. Что получится?.. А
получится то, что надгробная речь Антония перекочует в брехтовский фарс
"Карьеры Артуро Уи", которая отныне стала возможна {Хотя надо отметить
поразительные параллели в образах двух борцов с узурпаторами. Формула
"_There's the question_" по времени написания раньше произносится именно
Брутом: "Каким он станет - вот вопрос?" ("Юлий Цезарь", акт II, сцена 1). То
есть, "to be" пока что локально, но в следующей трагедии становится
всеобъемлющим. И еще в высшей степени характерное совпадение: "_...видимую
скорбь я обращаю // Лишь к самому себе. Я раздираем // С недавних пор
разладом разных чувств // И мыслей, относящихся к себе... // бедный Брут в
воине с самим собой_" (акт I, сцена 2.) Пер. М. Зенкевича.}.
Трудно найти более убедительный пример необходимости искусства для
жизни. Еще и чернила не высохли на бэконовских манускриптах, еще "мировая
общественность" и прочесть их не успела (не то чтобы принять "как
руководство к действию"), а уже во всю мощь раздалось гамлетовское
вопрошание.

Туповатый инженер Германн в "Пиковой даме" (как ее попытался понять
Петр Ильич Чайковский) под занавес попытался разразиться некоей пародией на
монолог выдуманного принца: "_Что наша жизнь? Игра. Добро и зло - одни
мечты..._" и т. д. Типичное снижение и упрощение в не проработанном
обывательском сознании. Университетски же образованный ("с душою прямо
виттенбергской") {"_Повышение морального уровня и улучшения образования..,
отличавшее конец елизаветинского царствования, произошло в значительной
степени благодаря классическим школам и университетам... Джентльмен,
особенно, если он стремился в будущем служить государству, должен был теперь
получить законченное образование в одном из *ученых" университетов_". (Дж.
М. Тревельян. История Англии..., Смоленск, "Русич", 2001, с. 197-198)}
датский кронпринц, столкнувшись с феноменальной наглостью и неуязвимостью
зла, внезапно добрался до таких глубин (или, если хотите, высот), что ему,
как скрижаль, открылся вопрос самой сути; вопрос, порождающий поток
встречных вопросов, единых в своей принципиальной безответности. Изначальный
вопрос закутывается в кокон встречных вопросов; а вокруг самого кокона
закручивается действие, которое может быть только трагедийным. Горы трупов,
по справедливому замечанию его коллеги Фортинбраса, "мыслимые лишь на поле
битвы", погребают под собой и вопрос и вопрошающего... Чего ради? Ну, вряд
ли для того, чтобы мы, выйдя из театра, припомнили на холодке очередной
супертрюизм Козьмы Пруткова: "Я враг всяческих вопросов!". Но все же
подумали о границах вопрошания, но не из соображений внутренней цензуры, а
из понимания того, что безбрежен только Хаос, что любой образ и его подобие,
любое действие может быть только определенным, то есть имеющим пределы,
границы, за которыми развал, бесформенность и все тот же Хаос.
Хаос же, воспринятый всерьез, смешон. Например, комизм чеховской
"Чайки" еще и в том, как в ней пародируется гамлетовская ситуация. Не только
в отношениях Треплева с Аркадиной и Тригориным, с Ниной Заречной, которая
вместо монастыря ушла в актерки, но и в "пьесе", представленной, подобно
"Мышеловке", на дачных подмостках. Но она - саморазоблачительна, поскольку,
по сути, - злейшая (и справедливая) пародия на бесформенных хаотичных