"Вильям Шекспир. Трагическая история Гамлета, датского принца (пер.В.Поплавский)" - читать интересную книгу автора

может быть, все-таки, or not...?".
В какой-то степени, пользуясь накопленным понятийным аппаратом и грудой
концепций, можно определить не только сходство, но и различие между
ветхозаветным царственным мыслителем и вымышленным принцем начала Нового
времени. Но в обоих случаях это своего рода пророчества об экзистенциализме,
но сущностно разном. Екклесиаст не столько вопрошает, сколько принимает
данность мирового коловращения. Мироощущение трагично, но безответственно, в
том смысле, что личность не ощущает себя функцией времени, а, следовательно,
ее нравственные, в первую очередь, проблемы, связаны с чем угодно, но только
не с ее положением во времени, как собственном, так и всемирном. Это фигура
круга, колеса Фортуны (вспомните грандиозную "Fortuna Imeratrix Mundi" -
"Фортуна - повелительница Мира" - в оратории Карла Орффа; не говоря уже о
частоте ее упоминания в текстах Шекспира {И почти всегда в негативном виде,
а то и вовсе с определением "the strumpet - проститутка" (см. монолог
Первого актера "Пирр его находит...": "_Out, out, thou strumpet,
Fortune!_").}). Что бы ни происходило, "_земля пребывает вовеки_" (Екк.,
1,4).
Парализующий вопрос Гамлета не случайно задан в 1601 году и так
актуален в 2001. Сам Шекспир (или кто бы то ни был на его месте) лично знал
главного смутьяна всех времен и народов, известного современникам по
должности лорда-канцлера и репутации бессовестного коррупционера, - а именно
сэра Френсиса Бэкона, автора не только "Нового Органона", "Новой Атлантиды"
и афоризма "Знание - сила", но прежде всего автора идеи прогресса. То есть
человека, впервые после Екклесиаста разомкнувшего кольцо времени в спираль.
В результате смиренное кружение приобрело динамику, функциональность,
ответственность и, как автоматическое следствие, возник контр-вопрос,
который лучше изложить в версии Андрея Вознесенского: "А на фига?".
Ветхозаветный проповедник в этом контексте вспоминается более чем к
месту. Ведь даже обратившись к официальному богословию, мы находим, что
Екклесиаст был "_предрасположен к скептицизму_", что его высказывания
приходятся на то время, когда "_в Палестине развиваются гуманистические
течения_", следовательно, книга "_носит переходный характер и является
поворотной точкой... многое из традиционной уверенности уже поколеблено, но
ищущий ум еще не нашел точек опоры_" {Цит по: БИБЛИЯ, Брюссель, 1989, с.
1961-1964}.
Более того, в ней находят близость с древнеегипетским "Диалогом
страждущего со своей душой" (а самооценки Брута и Гамлета - всего лишь
вариации темы {См. примеч. на с. 13}).
Пафос книги видится направленным "_на развенчание земных идеалов и
ценностей... переоценку посюсторонних благ_". Это, с одной стороны, "_не
несет ничего, кроме безысходности_", но, с другой - "_является преддверием к
Откровению о вечности_".
Совпадение полное, не только в целом, но и в частностях. Это - и
вариации размышлений о прахе, тщете, суете и томлении духа. Это - отмеченное
комментатором сравнение принципиальной разницы между удрученным и
восторженным восприятием Космоса и его предопределенности у Екклесиаста и
Иова. Это - и явное совпадение главного монолога трагедии с 6 главой книги
{Сопоставление соответствующих фрагментов - занятие слишком громоздкое и
отвлекающее, хотя и очень увлекательное. А потому оставим его читателям, тем
более, что заглянуть в Священное писание всегда полезно.}. И, наконец, даже