"Лев Шейнин. Исчезновение ("Записки следователя") " - читать интересную книгу автора

заслуженно, но его обвинение в убийстве пока полностью не доказано. Если мы
с вами еще не можем предать его суду за убийство жены, то в еще большей мере
не имеем права махнуть рукой на это дело, потому что улики все-таки есть:
Елочка все-таки исчезла; и мы обязаны выяснить тайну ее исчезновения. Чего
бы нам ни стоило это дело, мы доведем его до конца!..
Мне хотелось теперь ободрить Голомысова, вселить в него уверенность и
этим ему помочь. Вероятно, мне это в какой-то степени удалось. Голомысов
уважал меня как старшего товарища по работе и верил в мой опыт криминалиста,
как я в свою очередь верил в следственное дарование Голомысова.
И Голомысов продолжал допрашивать Глотника. Если раньше в этом деле
были прежде всего важны осторожность и вдумчивость следователя, его интуиция
и чутье, тщательное изучение личности обвиняемого, изучение его быта, его
интересов, его среды, кропотливое и настойчивое собирание мельчайших деталей
его поведения и характера, то теперь решающее значение для исхода дела
приобрела тактика допроса обвиняемого.
Надо сказать: в лице Глотника Голомысов имел умного, волевого,
осторожного противника. Но, с другой стороны, Глотник не был
профессиональным преступником и, следовательно, не обладал и
профессиональным хладнокровием. Внезапный психологический удар, нанесенный
ему как раз в то время, когда он уже почти окончательно успокоился, все-таки
пробил брешь "в линии его обороны". И задача, стоявшая перед следователем,
состояла в расширении и углублении "прорыва".
При каждом допросе Голомысов очень тактично, но твердо напоминал
Глотнику о Елочке. Он показывал ее фотографии, зачитывал ее старые письма,
касался отдельных эпизодов ее отношений с Глотником - первого знакомства,
начала романа, первых месяцев их брачной жизни. Образ Елочки как бы незримо
присутствовал при каждом допросе, Глотнику как бы давалась очная ставка с
убитой.
И этой очной ставки Глотник в конце концов не выдержал. Чувствуя, что
его способность к сопротивлению иссякает, что он не может больше выдержать
психологических атак следователя, безупречных по своей корректности, но
грозных своей методичной настойчивостью и последовательностью, Глотник
ринулся в контратаку.
29 мая, около двух часов дня, мне позвонил по телефону начальник тюрьмы
и сообщил, что Глотник покушался на самоубийство, вскрыв себе вену на руке
осколком стекла от пенсне. Перед этим он написал и сдал дежурному по тюрьме
для отправки по назначению жалобу в Комиссию партийного контроля, товарищу
Шкирятову... Это была жалоба на меня и Голомысова.
Начальник тюрьмы добавил, что дежурный надзиратель, к счастью, заметив,
что Глотник упал на пол в камере, сразу вызвал тюремного врача, который тут
же оказал Глотнику необходимую медицинскую помощь.
Поспешно вызвав Голомысова, я бросился вместе с ним бегом во двор к
машине, отрывисто рассказывая на бегу о сообщении начальника тюрьмы. Потом,
когда мы мчались на предельной скорости к тюрьме, меня все более
захлестывала волна самых противоречивых мыслей и чувств. Мы оба молчали, и,
вероятно, в душе Голомысова бушевала та же буря, что и в моей.
Начальник тюрьмы нам подробно рассказал обо всем, что произошло с нашим
подследственным. Накануне Глотник попросил дать ему бумагу для написания
жалобы в высшую партийную инстанцию. Его просьба, согласно закону, была
удовлетворена. Видимо, он писал ее весь вечер и первую половину следующего