"Лев Романович Шейнин. Брегет Эдуарда Эррио (Из 2-й книги 'Записок следователя', Рассказ) " - читать интересную книгу автора

-- Брегет? Это бимбар, что ли, такой со звоном?
-- Именно. Что вы об этом скажете?
-- Вчера я в тюрьме сидел. Что я могу сказать? Вообще я по карманам не
промышляю... Золотой хоть бимбар-то?
-- Золотой. А почему вас это интересует?
-- Просто интересно, какие бимбары у французских сенаторов бывают. Что
дальше?
-- Эта кража позорит город, Милохин.
-- Подумаешь! В Париже, наверное, почище нашего шарашат.
-- Позвольте, это же наш почётный гость... Гость нашего правительства.
-- На лице у него не написано... Откуда уркам знать, что он гость, да
ещё сенатор? Вы ему это объясните. Если он толковый сенатор, то поймёт...
На худой конец можно ему по оценке деньги выплатить или другой бимбар
подобрать.
-- Не могу с вами согласиться. Мы должны найти и вернуть ему этот самый
брегет.
-- Найдите, если сумеете. Я тут ни при чём?
-- Меня удивляет ваше равнодушие, Милохин. Неужели вы не понимаете
скандального характера этой истории? Вы же как-никак советский человек, и,
что ни говори, петроградец... Наконец, вы неглупый человек.
-- Неглупые в тюрьме не сидят... Вы толком скажите, чего от меня
хотите?
-- Я хочу освободить вас под честное слово на трое суток для того,
чтобы вы помогли найти этот брегет.
-- А ежели я сбегу?
-- Я в это не верю, Милохин. И вы -- тоже.
-- Почему не верите? Ваше дело -- ловить, наше дело -- сматываться.
Скажите -- не так?
-- Не так! -- стукнул кулаком по столу, не выдержав, Васильев. -- Не
клевещи на себя, Милохин! Я тебя насквозь вижу! Тебе давно обрыдла эта
дурацкая воровская жизнь, эта среда, этот вонючий быт... Думаешь, я не
понимаю, почему ты тогда с ребёнком заигрался и про дело забыл? Чего же ты,
дурень, этого стыдишься?.. Ах ты, балда, балда! Я верю, что ты ещё
человеком стать можешь, настоящим человеком. И этого человека я дурости
твоей не отдам -- слышишь? -- не отдам!
И тут у Васильева начался один из тех мучительных и страшных приступов
кашля, которые доводили его до полного изнеможения. Тщётно пытался он
остановить приступ водой, глубокими вздохами, огромным напряжением воли.
Его бледное лицо посинело от напряжения, а беспощадный хриплый кашель,
казалось, рвал на куски его лёгкие, бронхи, гортань. Он откинулся на спинку
кресла с помутившимися от страдания глазами, то и дело конвульсивно
вздрагивая и зачем-то хватаясь руками за подлокотники кресла. Потом, едва
успев выхватить платок, он прижал его к своим посиневшим губам, и платок
сразу взмок от крови, хлынувшей горлом.
Милохин, которого захлестнула горячая волна сострадания к этому
задыхающемуся человеку, бросился к креслу и поднял, как пёрышко, своими
могучими руками худенькое тело Васильева. Он перенёс его на диван,
осторожно уложил и зачем-то расстегнул ему ворот.
-- Ничего, ничего, -- лепетал Милохин, -- сейчас доктора вызовем... Он
капельки даст -- как рукой снимет... Лежите, лежите, я сейчас доктора