"Хэролд Шехтер. Nevermore " - читать интересную книгу автора

силы.
Этот человек измерял свою славу количеством убитых медведей,
истребленных "диких котов" и скальпированных индейцев, а любимым ружьем
дорожил до такой степени, что дал ему ласковое прозвище "Бетси".
И все же, несмотря на его провинциальную похвальбу, я не был сверх меры
встревожен предстоявшим поединком с Крокеттом, который как-никак проживал
последние годы в более утонченной среде политического центра нашей страны, в
milieu[13] которая, несомненно, должна была смягчить его природную
свирепость.
Более того, вопреки заметному различию в телосложении, я был уверен в
своей способности сразиться даже со столь грозным противником, как Крокетт.
Подобно многим талантливым людям (не скажу "гениальным", ибо подобное
звание, хотя бы и вполне заслуженное, должны присваивать нам другие), я
постоянно навлекал на себя зависть менее счастливых смертных, которые давали
исход своим недобрым чувствам в клеветнических нападках. Каждый, кому
известна моя подлинная репутация, может подтвердить, что я никогда не
оставлял подобные оскорбления безнаказанными, сколь бы силен ни был враг,
бросивший мне вызов..
Итак, я вынужден был раз за разом применять навыки кулачного боя для
защиты своей Чести, обрушив на очередного подонка справедливое возмездие в
виде хорошей трепки.
Словом, пет - как я уже сказал, не тайная тревога о собственной
безопасности томила мой дух, лишая ночного покоя и сна, ибо трусость столь
же чужда моей природе, как малодушие - природе пантеры. Но меня пожирало
беспокойство о судьбе двух возлюбленных творений, драгоценнейших для моего
сердца: моей преданной Матушки и ее нежной дочери Виргинии. Сознавая, в
какой степени их счастие зависит от моего благополучия, я страдал от
мучительного предчувствия горести, в которую мне предстоит их повергнуть.
Достаточно было бы упоминания о грозящей мне схватке с Крокеттом, чтобы
возбудить в душе каждой трепет жесточайшей тревоги. Но и скрывать от них
истину казалось столь же прискорбным и противным священной атмосфере
взаимного доверия и близости, в коей обитали три наши родственные души.
Признаться или утаить - вот дилемма, повергавшая мой разум в водоворот
тягостной нерешимости.
Так тянулись долгие часы - о, сколь жестокая медлительность! - покуда
пред моим усталым взором в погребальном сумраке спальни не материализовалось
сияющее видение. Светлые образы моих любимых мерцали во все окутывающей тьме
осязаемым блеском опийной галлюцинации.
Я видел перед собой простое, но милое лицо тетушки Марии, которую я
обожал как истинную свою мать, превыше того милого, давно покинувшего нас
создания, которое дало мне жизнь, а рядом с этим смиренным обликом
проступали нежные черты моей милой маленькой кузины Виргинии, к которой я
чувствовал самую пылкую приверженность, какую только может чувствовать брат
к возлюбленной сестре. Сила моей страсти к этому небесному творению была
столь велика, что я не мог бы помыслить себе жизни без ее ангельского
присутствия, и потому был преисполнен решимости привязать ее навеки к своему
сердцу священными узами брака.
Практические соображения вынуждали отсрочить осуществление этого
замысла, ибо Виргиния лишь недавно справила двенадцатилетие, и ей предстояло
еще достичь того возраста, который с незапамятных времен принято считать