"Владимир Щербаков. Встречи с Богоматерью (Документальный роман)" - читать интересную книгу автора

совсем, но, наверное, кроме меня, он был все же кому-то хоть немного нужен.
Остановились. Немного оставили на память.
...Древние боги давно казались мне вечными. Их почитали, у них испраши-
вали милости и совета. Они были живы. Они остались навсегда, увековеченные
даже в книгах, написанных их ярыми отвергателями. В голове моей мелькнуло
все это, пока она ждала ответа, и я, человек, давно уже подавивший в себе
все виды сомнений, узнавший подлинную цену тому, о чем так легко написано в
книгах моего детства, помнивший те минуты под шумящими от резкого шквалисто-
го ветра тополями (эти тополя вскоре спилили), ответил ей:
- Мне кажется, тогда на минуту приоткрылась тайна. Это было эхо будуще-
го. Гроза и свет.

Память о вещей грозе

Холсты и акварели Константина Сомова зеркало для меня. Я вижу знакомые
черты женщин в его "Арлекине и даме". В его портретах. Великая богиня научи-
ла меня видеть душу. Слова эти встречались читателю. Добавлю: во внешности,
в глазах, даже в морщинах на лбу, во всем облике проглядывает душа. Это как
прохожий виден через слегка заиндевелое стекло. Талантливый художник убирает
иней и лед, оставляет нас наедине с внутренним миром. Все остается почти на
месте: столько же морщин, такие же глаза, такие же складки кожи, тот же
овал, те же черты. Изменяется рельеф, свет, качество. И вы уже видите внут-
реннее. Но и в обычном портрете все видна душа. Нужно ее чувствовать. Если
вы художник - вам это обязательно удастся.
Прошлое сжимается, преобразуется, я начинаю различать другое, то, что
раньше оставалось вещью в себе. Картина Сомова "Зима. Каток" кажется верши-
ной. Она написана по законам внутреннего мира.
Даже его смешные фигурки - из того же плохо постигнутого мира. Я вижу
себя в его автопортрете.
Законы жизни сложны. В шестьдесят третьем мы расстались с Жанной. Это
было в начале лета. Когда летел тополиный пух. Никогда потом я не видел та-
ких белых метелей, которые встречали меня на Таганке, на сопредельных ули-
цах. Родился я на Рогожской Ямской, которую кому-то угодно было переимено-
вать в Школьную.
Тогда все и показалось мне похожим... на жизнь. До этого была живопись.
Я снова входил в мир моих улиц, ведь мы жили с ней три года в другом районе,
я вернулся на старую квартиру, где жил мой дядя с семьей, куда вскоре прие-
хала мать. Я казался себе пожилым, никому не нужным, и только поездка к морю
изменила ход времени. Заодно я оказался и в новом измерении. С тех пор я со-
ветовал в подобных же ситуациях моим коллегам одно и то же: море, заплывы,
пляжи, озера, в крайнем случае бассейны. Это лечит.
Очнулся я не вдруг, не сразу после поездки. Все окунался в прошлое -
тогда меня трясла лихорадка. Бродил по тем улицам детства, куда меня вернула
судьба. Помню эпизод. Тротуар, казалось, покачивался, как покачивается палу-
ба корабля. Огни машин... Плыли вверх витрины, светящиеся окна, гирлянды фо-
нарей. Все это казалось зыбким или было зыбким на самом деле. Настроение мое
передавалось окружающему, сообщало ему беспорядок, движение. Свернул в пере-
улок, остановился у окна. За занавеской женщина в светлом переднике гладила.
И рука ее точно отмеряла и отсчитывала те отрезки, из которых слагался для
меня рассыпавшийся мир.