"Александр Щербаков. Рассказы из жизни А.П.Балаева" - читать интересную книгу автора

уже приплели.
Да! В космонавты в сто раз легче готовиться, чем в анахронисты. Ручаюсь
собственным опытом.
А потом прививки пошли. От сорока хвороб, с бубонной чумы начиная. От
ночных репетиционных бдений и прививок иссох я вовсе. Но мой
бледно-зеленый усталый вид опять же на образ работает - очень естественно
я выгляжу. Даже сам верю, что я Томас, он же Фома, Шульц, что моя бедная
муттер - вдовица и почти бедствует на хуторе под Дерптом, где у меня ейн
клейн брудер и одна швестер почти на выданье; что я лютеранин, но, ежели
кариир укажет, готов принять православие. И что черчению кораблей обучил
меня добрейший герр Симон Фогель в городе Риге, искусством этим владею я в
совершенстве, шпангоуты, бимсы, штевни у меня от зубов отлетают наравне со
всем бегучим и стоячим такелажем. И полагаю я в этом верную основу своего
жизненного преуспеяния в городе Херсоне, тревожась лишь о том, каково мне
будет доставать там английскую тушь и бристольский чертежный картон. Идее
водонепроницаемых переборок вместиться в мой мудрый копф не суждено.
Слышал я, что земля - шар, но убежден, что моря на этом шаре плоские,
иначе они растеклись бы. Есть при мне подорожная от псковского
полицеймейстера и рекомендательное письмо благодетеля моего, герра Фогеля,
капитану первого ранга Федосьеву-второму, главноначальствующему
Херсонского морского завода Е.И.В. адмиралтейства.
Проэкзаменовала меня комиссия, положила головку на левое плечо, вывела
мне четыре балла. Пяти там отродясь никто не получал. Водрузили мой дормез
на трейлер, доставили в город Арзамас на полигон, следом прибываю я, и
устраиваемся мы на девятнадцатой площадке на стенде первой четверти. У них
там по площадке на век, а на каждой площадке по четыре стенда, наведенных
каждый на свое двадцатипятилетие. И устраивают мне прямо на стенде
месячный карантин. Да-да! Предки наши меня инфицировать не сумеют, я
фагами от их кокков по ноздри напичкан. Но ведь и о них подумать надо.
Они-то от наших вирусов не защищены. И чтобы я не учинил там эпидемии,
просвечивают и прополаскивают мой дормез и меня ежедневно по три раза и
никого к нам не подпускают.
Я-то думал, народу там суетится тьма-тьмущая, но вокруг пустынно, стоит
мой дормез на жухлой лужаечке, дышла-колеса вразброс, сундук сзади
веревкой наперекосяк прикручен, - являем мы самое жалкое зрелище.
Выстреливают мне издали пакеты со стерильной кашей и по радиомегафону
талдычат, чтобы по прибытии я вынул из облучка слева гвоздь и вложил его в
среднее гнездо. А при готовности к отбытию переставил этот же гвоздь в
правое гнездо. И чтобы я крепко-накрепко запомнил, что, сделавшись в том
времени левосторонним, должен это проделать наоборот. Сплю там же, в
дормезе, укрывшись каким-то рядном. Сентябрь, холодновато, но там-то будет
начало лета. Короче, робинзонада в окружении немыслимой техники. И не
говорите!
А само отбытие очень просто происходит. Утро, солнышко светит.
Садишься, руки кладешь на подлокотники и полчаса сидишь, закрыв глаза.
Только чуть потряхивает и бока сжимает, будто ты не шестьдесят тысяч суток
во времени назад отсчитываешь и не на сорок пять парсеков при этом
смещаешься в пространстве, а доезжаешь по булыжной дороге от одного яма до
другого.
Открываешь очи - а ты уже фиксирован в 00 часов 24 мая 1824 года по