"Ирвин Шоу. Задумчивая, мило оживленная" - читать интересную книгу автора

особенно если она одержима верой в свой талант, в свой будущий успех,
всегда рискует прослыть бесчувственной и самовлюбленной и оттолкнуть тем
самым от себя людей, на которых могла бы рассчитывать, когда придет ее
шанс. А ее дар, о котором она судила холодно и без всякой самонадеянности,
это дар хрупкости, застенчивости, детскости, дар вызывать сострадание и
романтические чувства. Немалый дар, - он проложил на театре не одну дорогу
к блистательным победам, - но если вне сцены разговаривать с
безапелляционностью генерала, отдающего приказания победоносным армиям,
или проповедника, доказывающего существование ада, то маловероятно, чтобы
когда-нибудь удалось вынести эти выдающиеся достоинства на сцену.
И она носила все свои честолюбивые мечты в себе, как багаж, утаенный от
таможенного досмотра, как необыкновенный чудодейственный бальзам, который
поддерживает ее силы только до тех пор, пока никто не подозревает о его
существовании. Собственно говоря, скрывать все это и не составляло ей
особого труда. Тщеславие ее тешил лишь конечный, бесспорный успех. Она не
рвалась к бессмысленным победам на промежуточных финишах. На вечеринках
она никогда не стремилась завладеть всеобщим вниманием, была
снисходительна в оценках, не пыталась отбить у других девушек случайно
попавших в их сети режиссеров и драматургов, которые могли оказать
содействие при распределении ролей. С мужчинами она вела себя осторожно,
разборчиво и в мужском обществе была хрупкой, застенчивой, взволнованной,
мило оживленной, юной и одухотворенной. И цинизмом это было только
отчасти.
Три месяца, которые я положил на все эти изыскания, были для меня
полезны вдвойне. Я вообще человек последовательный, и по характеру и по
роду занятий, поэтому знать все, или почти все, о девушке, которой я
вот-вот собирался сделать предложение, казалось мне очень важным. А самое
главное - чем больше я о ней узнавал, тем больше она для меня значила.
Ясность и бескомпромиссность цели поднимали ее в моих глазах на высоту,
недосягаемую для тех бесцельно мечущихся по жизни молодых женщин, с
которыми меня до тех пор сводила судьба, а ум и мужество, проявленные на
пути к этой цели, представлялись мне надежным залогом будущего семейного
счастья. То, что эти несколько аскетические добродетели сочетались в ней с
хрупкостью подростка, восхищало меня и трогало до глубины души.
Что же до нее, то, когда после пяти лет душевного затворничества у нее
появился наперсник, который не мог ни перебежать ей дорогу, ни предать ее,
который совершенно искренне преклонялся перед теми самыми ее качествами,
которые она должна была скрывать от всех остальных, это было как гора с
плеч, и она, наконец, позволила себе немного расслабиться. Поначалу мой
интерес к ее жизни показался ей подозрительным, потом подозрительность
уступила место удивлению и благодарности, и в конце концов, как мне
кажется, это, не меньше чем все прочие мои достоинства, привело ее к
мысли, что она меня любит.
Мы сидели в моей машине у дверей ее дома на Восточной 58-й улице, когда
я предложил ей руку и сердце. В этот воскресный вечер я заехал за ней в
театр, где они репетировали пьесу, премьера которой должна была состояться
в Бостоне через три недели, Чарли Синклер тоже был занят в этом спектакле,
и мы, прежде чем ехать домой на другой конец города, зашли с ним выпить по
рюмочке. Наступила полночь, улица была по-осеннему темная и пустынная, и
мне пришла в голову мысль: а зачем откладывать на завтра то, что можно