"Рене Шатобриан. Ренэ " - читать интересную книгу автора

одним из капитанов кораблей, сообщил Амели о своем намерении и занялся
от'ездом.
Моя сестра была близка к смерти, но бог, предназначавший ей пальму
девственницы, не хотел так скоро призывать ее к себе; ее испытание на земле
было продолжено. Вторично придя на тяжелое житейское поприще, героиня,
согбенная под тяжестью креста, смело шла навстречу горю, видя в борьбе
только одно торжество, а в чрезмерном страдании - только чрезмерную славу.
Продажа того немногого, что у меня оставалось и что я уступил брату,
долгие приготовления к от'езду, противные ветры надолго задержали меня в
гавани. Каждое утро ходил я за известиями об Амели и возвращался всегда с
новым поводом для восхищения и для слез.
Я беспрестанно бродил вокруг монастыря, построенного на берегу моря. Я
часто замечал за маленьким решетчатым окном, выходившим на пустынный берег,
монахиню, сидевшую в задумчивости; она мечтала, смотря на океан, где
показывались корабли, направлявшиеся во все концы земли. Часто при свете
луны я видел ту же монахиню у ее окна: она любовалась морем, освещенным
ночным светилом и, казалось, прислушивалась к шуму волн, которые грустно
разбивались о пустынный берег.
Мне кажется, будто я еще слышу колокол, призывавший по ночам монахинь к
бодрствованию и молитве. В то время как он медленно гудел, а монахини молча
собирались к алтарю, я бежал в монастырь; там, один у его стен, я
прислушивался в святом экстазе к последним звукам псалмов, которые
смешивались под сводами храма со слабым плеском волн.
Сам не знаю, каким образом все то, что должно было возбуждать мое горе,
наоборот, притупляло его жало. Моя слезы немного утратили свою горечь, когда
я проливал их среди скал и ветров. Даже самое мое горе, вследствие
необычайности, заключало в себе и лекарство: можно наслаждаться тем, что не
составляет общего достояния, хотя бы это было и несчастием. Я почти стал
надеяться, что и сестра моя, в свою очередь, будет менее несчастна.
Письмо, полученное от нее перед самым моим от'ездом, казалось,
подтверждало это. Амели нежно упрекала меня за мою тоску и уверяла, что
время уменьшает ее горе. "Я не отчаиваюсь в своем счастьи, - писала она. -
Огромность жертвы, к тому же уже совершенной, возвращает мне некоторый
покой. Простота моих подруг, чистота их обетов, правильность их жизни - все
это льет бальзам на мою жизнь. Когда я слышу, как бушует буря и как морская
птица бьется крыльями о мое окно, я, бедная голубка неба, думаю о том, как я
счастлива, что нашла убежище от бурь. Здесь - священная гора, высокая
вершина, куда доносятся последний шум земли и первые звуки небесной музыки.
Здесь религия сладко убаюкивает чувствительную душу: самую страстную любовь
заменяет она чем-то вроде жгучей непорочности, в которой соединяются
любовника и девственница; она очищает вздохи; она превращает в пламя
непорочное пламя тленное, она дивно примешивает свое спокойствие и свое
целомудрие и к остатку потухающей жизни".
Я не знаю, что еще мне предназначило небо и не желало ли оно
предупредить меня, что все мои шаги будут сопровождаться бурями. Дан был
приказ к отплытию флота: уже несколько кораблей подняли свои паруса при
закате солнца. Я решил провести последнюю ночь на суше, чтобы написать Амели
прощальное письмо. Около полуночи, когда я был погружен в это занятие и
обливал слезами бумагу, слух мой был поражен шумом ветра. Прислушиваюсь, и
вдруг среди бури раздались звуки набата, смешанные со звоном монастырского