"Дмитрий Шашурин. На торфяной тропинке (Авт.сб. "Печорный день")" - читать интересную книгу автора

усиливаясь. Бежать из больницы? Фон глохнет вполовину. Оставаться в
больнице до самого конца? Еще глуше. Значит, нет. Ага, выписаться? И да, и
нет. Оказывается, выписаться, но не просто.
Дальше мы уже договариваемся быстрее. Проситься домой, а не попадать
домой. Куда же?!! Соображай сам. На вокзал? Да! Неужто ...анск? Да! Да! И
вылечите?! Спасете?! Угу!
Как хотите думайте, но в телесном фоне внутри меня произошло именно то,
что можно перевести лишь благодушным докторским "угу". Таким "угу" врач
полностью ручается за пустяковость недуга и свое непреложное умение
побороть его.
Угу! Но во всех остальных ответах были только "да" и "нет". Мы уточнили
все. Осталось лишь одно сомнение: хватит ли у меня сил на выполнение
нашего договора? Хотя очередное "да" как будто его отметало, сомнение
осталось - чувствовал я себя уж очень слабым тогда.
Деньги родные мне дали безропотно - я сказал, что хочу отблагодарить
сестер и нянечек. С моим капризом долечиваться дома (умирать - читал я во
взглядах) согласились чуть ли не с восторгом: облегчалось успевание с
обменом - я все время под рукой, как получать ордера - погрузили меня в
такси, и готово. Одежду принесли заранее. С больничным начальством
договорились легче легкого - на четверг.
А в среду в утренний обход главврача, когда она оттянула мне веко и не
успела еще переглянуться с моим куратором Никой Евсеевной, милейшей
женщиной, я заявил, что мне необходимо выписаться немедленно, сейчас же,
потому что мой зять, тот, приходящий, срочно выезжает в командировку во
второй половине дня и через час будет с машиной. Кроме как ему, у нас
перетаскивать меня некому, поэтому они, врачи, должны войти в мое
положение.
И они вошли. И главврач, и Ника Евсеевна, милейшая женщина, так как
понимали, в любой момент жди от меня подвоха - повышу нежелательный
процент больничной статистики на сотые, а то и на десятые доли. Мне тут
же, как и следовало по плану, принесли одежду. Принесли, а я струсил, что
не смогу одеться, не хватит у меня на одевание сил. Однако хватило -
тютелька в тютельку, как будто мне их отвесили на аптечных весах.
Израсходовал до капельки. Как же теперь выйти из палаты и дойти до
вестибюля? Отвесили опять.
Нянечка держит меня под локоть и смотрит на меня искоса с философским
пониманием: вон как стремится человек к своему привычному жилью, все еще
верит - помогут ему родные стены. И потихонечку вздыхает: сколько я
перевидела таких-то, где они? А мне и на следующий переход незаметно
подкинули.
- Нянечка, - стараюсь точнее подыграть ее настроению, - я уж на
крылечке зятя подожду, на воздухе мне полегче.
Она выводит меня на крыльцо, подводя итог своему философскому
внутреннему монологу: "Нигде тебе, милый, теперь не будет полегче, а все
потяжельше", - прислоняет меня к парапету и возвращается надеть пальто.
Тут во двор сворачивает такси с зеленым огоньком, и шофер, явно
недоумевая, что это с ним творится сегодня, распахивает дверку как раз в
тот момент, когда я получаю порцию силы, чтобы отделиться от парапета,
шагнуть к машине, плюхнуться на сиденье и подобрать ноги. Дверцу,
продолжая недоумевать, захлопывает сам шофер. Его тоже ведут, как и меня.