"Александр Шаров. Маленькие становятся большими (Друзья мои коммунары)" - читать интересную книгу автора

- "Хотя было известно, что мессер Джованни де Робатто наделен тайной
магической силой...", - охрипшим от волнения голосом читает Фунт.
Ребята окружили чтеца и затаив дыхание слушают. Но больше на странице
ничего нет, и, с сожалением перевернув полоску желтоватой бумаги, Фунт
читает то, что напечатано на обороте:
- "...Случилось, что однажды, едучи по своему делу из Флоренции в
Веспиньяно, встретил он странствующего монаха, который поведал ему, что
старый маркиз Боноккарсо в страшном гневе прогнал единственного своего сына,
храброго сеньора Лоренцо, и..."
Крысы, крысы... Только в крысиных желудках можно доискаться, что же
совершил маркиз Боноккарсо, в лютом гневе изгнавший наследника.
- "...И тогда мессер Джованни де Робатто, - читает Фунт уцелевшие
строки, - посмотрел на маркиза глубокими как ночь очами, так что старый
сеньор впал в забытье и..."
- Хватит! - перебивает Егор Лобан.
И хотя всем нам хочется слушать дальше, а книжка со старыми,
изъеденными страницами кажется еще более увлекательной, Фунт послушно
захлопывает ее. Мессер Джованни де Робатто смотрит с уцелевшего переплета
пронзительными глазами, не без любопытства оглядывая ребят, появившихся на
свет через несколько столетий после его кончины.
- Чепуха и опиум! - презрительно добавляет Лобан, который, будучи
комсомольцем, в противоположность старому маркизу Боноккарсо без всякого для
себя ущерба выдерживает испепеляющий взгляд. Он даже сплевывает в знак
полнейшего презрения к тайным силам гипноза. - Чепуха и опиум! - повторяет
Егор еще раз.
- Но ведь в книжке написано... - робко возражает Фунт, питающий
глубокое почтение к печатному слову.
- "В книжке"! - передразнивает Егор. - А когда книжка напечатана, дурья
твоя башка?.. При старом режиме!..
Помолчав, все с той же насмешливой улыбкой Егор протягивает сильную
руку с раскрытой широкой ладонью:
- Спорим - факир этот ваш никого не загипнозит. Давайте? На пайку
хлеба!
Никто не принимает вызова.

...В спальне сдвинуты койки, на помосте около шведских стенок
установлен стол, покрытый зеленой скатертью, а против помоста - ряды скамей.
Ребята начинают собираться сразу после обеда, чтобы занять лучшие места.
В семь часов раздается звонок, и в дверях появляется Август вместе с
нашим вчерашним знакомым. Я смотрю на них с тревогой. Почему-то мне сейчас
до глубины души жалко демобилизованного факира, который был ранен под
Шепетовкой, вдоволь наголодался и намерзся за свою жизнь. Кто из нас не
знает, как это тяжело...
Мне жалко факира, страшно за него, и я предчувствую недоброе.
За ночь нос у Пастоленко стал словно еще тоньше и длиннее, а карие
глаза полны безнадежной растерянности... Он поднимается на помост и,
вглядываясь в сумерки, окутывающие зал, комкая в руках буденовку с
красноармейской звездой, начинает лекцию:
- Раньше булы такие, шо казали, будто гипноз есть магия и колдовство
под влиянием флюидов, но нема в нем ниякой матичной силы, а только одна