"Меир Шалев. Несколько дней " - читать интересную книгу автора

Зейде, он сразу понимает, что произошла какая-то ошибка, и убирается
восвояси.
Так как у меня не оставалось другого выбора, я поверил в то, что мое
имя убережет меня от смерти, и рос, не ведая страха. Я был избавлен даже от
самых первобытных ужасов, затаившихся в каждом детском сердце. Без опаски я
протягивал руку к змеям, гнездившимся недалеко от курятника, и те, с
любопытством следя за мной, не причиняли никакого вреда.
Не раз я взбирался на крышу хлева и, зажмурив глаза, бежал вдоль по
крутому излому черепиц.
Набравшись смелости, я приближался к деревенским собакам, вечно
сидевшим на цепи и поэтому жаждавшим крови и мести, но они лишь приветливо
махали хвостами и лизали мои руки.
Однажды, будучи уже восьмилетним "дедушкой", я был атакован парой
воронов, когда подкрался слишком близко к их гнезду. Страшный черный удар
обрушился мне на макушку, голова моя закружилась, хватка ослабла, и, цепенея
от наслаждения, я полетел вниз. Мое приземление было смягчено упругими
объятиями плюща, рыхлой землей, опавшей листвой и суеверием моей матери. Я
поднялся, побежал домой, и она замазала мои царапины йодом.
- Ангел Смерти - большой педант. У него есть химический карандаш и
записная книжка, в которой он всему ведет учет, - смеялась она каждый раз,
когда я ухитрялся уцелеть от очередной опасности. - А на Ангела Фон Шлафф[4]
невозможно положиться. Он никогда ничего не записывает и не помнит. Иногда
он приходит к человеку, а иногда сам проспит и забудет...

С детства Ангел Смерти проносился мимо меня, оставаясь незримым,
выдавая себя лишь прикосновением полы своей мантии к моей щеке. Только
однажды, осенью сорок девятого года, за считанные месяцы до смерти мамы, я
все-таки встретился с ним с глазу на глаз.
Мне было тогда десять лет. Огромная кобыла Папиша-Деревенского была,
что называется, "на выданье", а наш жеребец учуял это и совершенно взбесился
в стойле. Конь был каурой масти и обычно мягкого нрава. Моше Рабинович,
который все и всегда делал "как следует", не роднился особо со своей
домашней скотиной, но этого коня нередко баловал, трепал по холке и угощал
сахаром. Однажды я застал Рабиновича за тем, что он заплетал коню хвост в
толстую косу, вплетая в нее голубые ленты.
Несмотря на бесчисленные советы кастрировать коня, Моше наотрез
отказывался.
- Это жестоко, - объяснял он. - Издевательство над животным.
Иногда конь напрягал свой огромный детородный орган и принимался
хлопать им себя по животу. Это продолжалось часами, со все возрастающей
отчаянной настойчивостью.
- Бедняга, - жалел коня Глоберман, торговец скотом. - Яйца ему
оставили, кобылу не дают, рук у него нет, что же ему, бедолаге, делать?
В ту ночь наш конь перемахнул через ограду и соединился со своей
возлюбленной. А наутро Рабинович вручил мне уздечку и послал к Папишу за
конем.
- Смотри ему прямо в глаза, - наставлял меня Рабинович, - и повторяй:
иди-иди-иди... А если он задумает выкидывать фокусы, не связывайся с ним,
слышишь, Зейде? Сейчас же оставь его и беги за мной!
В утреннем воздухе раздавалось нетерпеливое мычание голодных телят,