"Георгий Шах. О, марсиане! (Авт.сб. "И деревья, как всадники...")" - читать интересную книгу автора

изящную тумбочку, на которой красовался бронзовый канделябр в стиле
рококо. Он лихорадочно попытался схватить его в свои объятия, но не
удалось: подсвечник грохнул об пол, покатился с металлическим скрежетом,
да вдобавок ударился с налету о каминные щипцы, произведя веселый
протяжный звон.
Сообразив, что таиться дольше нет прока, Гаврила ринулся в спальню. А
там уже был полный переполох. Чья-то тень, отделившись от кровати,
метнулась к окну, но, не рассчитав, зацепила стойку балдахина, отчего это
великолепное сооружение колебнулось, потеряло равновесие и рухнуло.
Истошно завизжала накрытая тяжелым шелком супруга Гаврилы Настя. Он же,
решив отрезать тени путь к спасению, мощным прыжком, достойным Игоря
Тер-Ованесяна, перепрыгнул через кровать и едва сам не вылетел в окно.
Воспользовавшись его минутным замешательством, тень изменила направление,
молнией обскакала кровать с другой стороны и выскочила из спальни.
Раздались шлепки босых ног по толстому туркменскому ковру, хлопнула
входная дверь и... ищи ветра в поле.
Гаврила смачно выругался, подошел к кровати, сгреб балдахин и отбросил
его, освободив Настю, которая предстала перед ним в чем мать родила. Он
широко развернулся, собираясь отвесить ей полновесное наказание за блуд,
но пока кулак опускался, тяжести в нем поубавилось, и покорно
подставленная под удар Настина спина и что пониже остались без
повреждений. Мог ли Гаврила своей рукой изуродовать принадлежащую ему
плоть!
- Говори, кто был! - вся его злость и обида сосредоточились в этом
выкрике.
- Видишь, какой ты, - возразила Настя, - сначала бьешь, а потом
спрашиваешь.
- До чего ты нахальная баба, - сказал Гаврила, - сколько раз давал
зарок развестись с тобой, да все тянул, думал, совесть в тебе проснется.
Пустые, видно, надежды. Проучить бы тебя как следует, пересчитать ребра,
тогда, может, перестанешь с каждым встречным путаться, мужа срамить.
Ребер Гаврила подсознательно не жалел: они не на виду и жизненных
функций вроде не исполняют - не печень, не почки, обходятся люди без
ребер, да без многих.
- И чего тебе только не хватает? - продолжал Гаврила, не отдавая себе
отчета, что с грозного крика переходит на жалостные причитания, чего Насте
только и нужно. - Все есть в доме. Ни у кого в округе, хотя бы у тех же
интеллигентов Лутохиных, нет такого богатства. И не распихано по сундукам,
как в деревне, а ласкает глаз. Канделябр в комиссионке за бесценок взял,
восстановил собственноручно, теперь за него, не поверишь, семьсот целковых
готовы отвесить...
Настя между тем суетливо думала, как и на сей раз выкрутиться. Зная
своего муженька, она не обольщалась: если и не изуродует телесно, так
попреками изведет. Был у нее опыт, и не единожды.
- Прикройся, - вдруг перебил сам себя Гаврила.
Настя не шевельнулась: уж ей-то был известен кратчайший путь к
примирению. Мысль эта, однако, вернула ее к предшествовавшим переживаниям,
и были они настолько сладостны, что пухлые губы сдвинулись в улыбке, а
черные продолговатые глаза, за которые ее в детстве прозвали "татарочкой",
заискрились.