"Эфраим Севела. Продай твою мать" - читать интересную книгу автора

остановкой, залезали под оглобли и тыкались мордочками кобылам
в живот. При виде сосущих жеребят мне еще острей захотелось
есть.
Шлагбаум с немецкими солдатами был первым барьером на
моем пути к дому. Фигурка мальчишки, одного, без провожатых
идущего пешком через мост в город, да еще с таким еврейским
лицом, даже у самого тупого солдата должна вызвать подозрение.
Безо всякой надежды рыскал я глазами по толпе. Ни одно
лицо, на которое натыкался мой взгляд, не вызывало доверия.
Все казались мне чужими и злыми.
И вдруг я увидел сбоку от дороги ксендза. В черной
запыленной сутане. Тоже пришедшего к мосту пешком. И видно,
издалека. Кзендз был стар, тучен и потому устал. Он присел на
край бревна, положил рядом шляпу, обнажив лысую голову с
капельками пота на розовой коже. Поставил на колени толстый,
раздутый портфель, достал из него завернутый в бумагу
бутерброд, развернул промаслившуюся бумагу и постелил ее рядом
на бревне. Потом вынул из портфеля яйцо, осторожно разбил его
о кору бревна, очистил от шелухи, шелуху аккуратно собрал в
ладонь и высыпал обратно в портфель. Затем стал есть. Надкусит
крутое яйцо, отщипнет от бутерброда и жует беззубым ртом,
отчего его лицо сморщивалось и раздвигалось, как меха у
гармоники.
Я и не заметил, как очутился перед ксендзом и застыл,
завороженно следя за каждым куском, который он отправлял в
рот, медленно прожевывал, а затем глотал. Со стороны я, должно
быть, был похож на голодного щенка, впившегося взглядом в
кушающего человека и не отваживающегося попросить и себе
кусочек. Единственное, что меня отличало от такого щенка, это
то, что я не повиливал хвостиком. Потому что хвостика у меня
не было.
Зато был пустой голодный желудок, который болезненно
сжимался и урчал, и мне кажется, что старый ксендз был туговат
на ухо и навряд ли что-нибудь расслышал. Зато разглядеть меня
- разглядел. И в первую очередь мою еврейскую рожицу.
Ксендз перестал жевать. Пальцем поманил к себе. Я
приблизился. Он еще ближе подозвал. Пока я не стал у его
колен, обтянутых черной сутаной.
- Что ты тут делаешь? - спросил он, прищурив на меня
красноватые слезящиеся глаза.
- Иду домой, - тихо ответил я.
- Один?
Я без запинки рассказал ему придуманную, когда я сидел в
кустах, историю о том, что приехал с родителями на базар в
местечко, но там мы потеряли друг друга из виду. Они, не найдя
меня, должно быть, уехали домой и теперь наверняка ждут не
дождутся, когда я вернусь. И для большей достоверности
добавил:
- Мама, наверное, плачет.
Ничто не шевельнулось на красном от солнца и подкожных