"Эфраим Севела. Продай твою мать" - читать интересную книгу автора

его лишь тогда, когда оно настолько становилось тесно в
плечах, что было больно натягивать его, а застегнуть на
пуговицы никак не удавалось, сколько меня ни тискали и ни
сдавливали.
В нашем доме царицей была Лия, а я был парией. Вроде
Золушки. Только мужского рода. Меня лишь терпели. И терпели с
превеликим трудом. Однажды мама в порыве гнева, а гнев этот
был реакцией на мою очередную проделку, а проделки эти я
совершал назло всему дому, где меня не любили, воскликнула,
заломив руки:
- Господи! Лучше бы камень был в моей утробе, чем этот
ублюдок.
Я не помню, чтобы мама меня поцеловала. Чтобы посадила на
колени, погладила по стриженой голове. И не потому, что она
была черствой. На Лию у нее с избытком хватало нежности. Ее
она не просто целовала, а вылизывала, и Лия, пресыщенная
чрезмерными ласками, отбивалась, вырывалась из рук, даже била
маму по лицу, чтобы угомонить, остановить безудержный поток
материнской любви.
А я с жадностью и с завистью поглядывал и с трудом
сдерживал себя от того, чтобы не завыть в полный голос,
заскулить, как пинаемый ногами прохожих заблудший щенок.
Я был твердо убежден, что меня держат в доме лишь потому,
что стыдятся прослыть среди знакомых жестокосердными людьми, а
не то - сплавили бы меня куда-нибудь в сиротский дом, или
нарочно позабыли бы, как чемодан без наклейки с адресом, на
какой-нибудь железнодорожной станции, или, как в страшной
сказке, завели бы в дремучий лес и оставили там.
Все это рисовало мне мое ущемленное и обиженное детское
воображение. И при этом я не испытывал в ответ никакой
ненависти. Главный источник моих бед, соперницу, лишившую меня
материнской любви, мою маленькую сестренку Лию я любил нежно и
трогательно. Совсем не по-мальчишески. Мне доставляло
предельное наслаждение легонько касаться кончиками пальцев ее
выпуклого лобика, пухлых, бантиком, губок, и, когда мама
заставала меня за этим занятием, я пребольно получал по рукам,
а то и по затылку с одним и тем же напутствием:
- Не смей касаться грязными, немытыми руками ребенка.
Ребенком была Лия, а кем был я?
Я был влюбленным и отвергнутым маленьким человечком. Я
обожал свою маму. Я любил ее голос, ее мягкую полную грудь,
которой касался ручкой много лет назад, но ощущение
непередаваемой теплоты от этого касания сохранил на всю жизнь.
Я любил ее маленькие бледные уши с рубиновыми огоньками в
сережках. Я не знаю ничего шелковистей, чем ее черные густые
волосы, которые она расчесывала на ночь, сидя перед
зеркалом-трельяжем, и волнистые пряди этих волос покрывали ее
плечи и спину, и мне до жжения в ладонях мучительно хотелось
подкрасться невидимкой и коснуться их...
- Последний раз спрашиваю, - сказал Антанас.Выбирай!