"Эфраим Севела. Продай твою мать" - читать интересную книгу автора

бриллиант в матовой серебряной оправе. Я знал его. Мама одева-
ла его на шею, когда мы ожидали гостей и когда они с папой
собирались в театр.
Антанас тоже двумя пальцами взял у нее цепочку, положил
бриллиант на ладонь, покачал на ладони, словно пробовал его на
вес.
Я замер, даже перестал дышать. Мне без пояснений стало
понятно, что мама хочет выкупить нас с сестренкой. Как она
сумела спрятать тот бриллиант во время обысков, одному Богу
известно. Я был уверен, что у нас ничего, не осталось. Когда
совсем нечего было есть и маленькая Лия - мамина любимица -
хныкала от голода, а этого бриллианта хватило бы и на хлеб и
на молоко, мама и виду не подавала, что она утаила бриллиант.
Его она хранила на черный день. На самый-самый черный. Потому
что какие могут быть светлые дни в гетто, где каждый день лишь
приближал тебя к неминуемой смерти.
Теперь этот самый-самый черный день наступил. Маму
оставили пока жить, но забирали детей. И тогда мама достала из
тайника свою последнюю надежду - бриллиант в три карата,
фамильную ценность, доставшуюся ей в наследство от матери, а
до того, как я помнил из семейных разговоров, он висел на шее
у маминой бабушки, то есть моей прабабушки, которой я даже на
фотографиях не видел, потому что в пору ее жизни не был
изобретен фотоаппарат. Но убивать невинных женщин уже
научились. Прабабушку, насколько я понял из маминых
объяснений, убили в Польше, с которой Литва тогда составляла
одно государство, во время очередного погрома.
Антанас все еще держал бриллиант на ладони, размышляя, а
мамина рука, словно рука нищенки, просящей подаяние,
подрагивала в воздухе над краем борта. Я даже видел, как
шевелятся ее пальцы.
Отныне нашу с сестренкой судьбу могли решить два
обстоятельства, лихорадочно размышлял я. Первое: Антанасу
должен приглянуться бриллиант. Второе: чтобы грузовик не
тронулся с места раньше, чем Антанас примет окончательное
решение. А решение это означало: жить нам с Лией или нет.
- Чего ты за это хочешь? - лениво спросил Антанас, и у
меня от этого засвербело в носу.
- Моих детей, - тихо, словно боясь, что ее услышат немцы
в кабине грузовика, сказала мать.
Они с Антанасом разговаривали по-литовски, и немцы, даже
если бы и услышали, ничего бы не поняли.
- Сколько их у тебя?
- Двое. Девочка и мальчик.
Мама, повысив голос, назвала нас по именам. Лия тут же
откликнулась, громко, навзрыд заплакав.
- Эта, что ли, твоя?
Антанас чуть опрокинулся назад и стал шарить огромной
ручищей по детским головенкам, мгновенно притихшим. Так шарит
продавец арбузов по огромной куче, выбирая самый спелый. Рука