"Эфраим Севела. Моня Цацкес - знаменосец" - читать интересную книгу автора

было опознать за километр. В полевой бинокль.
Первый вопрос, который старшина задал евреям-новобранцам,
приведенным в казарму со свертками постельного белья под
мышкой, был такой:
- Кто мочится у сне - признавайся сразу!
Евреи стояли перед двухэтажными деревянными нарами, где
вместо матрасов горбились мешки, набитые сеном, и никак не
реагировали на слова старшины. Большинство - из-за незнания
русского языка.
- Ладно. - Старшина с нехорошей ухмылкой на широком лице
прошелся перед строем, поскрипывая сапогами и покачивая
крыльями своих галифе. - Правда все равно выплывет. И придется
ходить с подбитым глазом.
Нары распределялись по жребию. Моне Цацкесу повезло - ему
достались нижние нары и близко от железной печки. Но удача,
как известно, ходит в обнимку с неудачей.
Верхние нары, прямо над Моней, занял долговязый, худющий
парень с узким смешным лицом. Вернее, лицо имело печальное,
страдальческое выражение, но выглядело смешно. Из-за того, что
оно было выпукловогнутым. Левая щека запала, как будто с этого
боку нет зубов, а правая выпирала как от опухоли. Нос тоже был
изогнут. Рыжеватые бровки заломились острым углом над
переносицей и совсем пропали над грустными, как у недоеной
козы, глазами.
Этого малого звали Фима Шляпентох. Армейская судьба свела
с ним Моню Цацкеса надолго, почти до самого конца второй
мировой войны. И дружба эта началась с того, что рядовой
Цацкес, как и предрекал старшина, подбил глаз рядовому
Шляпентоху в первую же ночь, проведенную в казарме.
Моня только уснул, поудобнее умяв своим телом мешок с
сеном и согревшись сухим жаром натопленной на ночь железной
печки, как вдруг не только проснулся, но и вскочил в страхе: с
верхних нар сквозь щели в досках Моне в лицо потекла теплая
струйка.
От его крика всполошилась вся казарма. Дневальный включил
свет. Солдаты в белых кальсонах и рубахах столпились в
проходе: С верхних нар робко свесилось искривленное
мучительной гримасой лицо рядового Шляпентоха.
Моня Цацкес заехал ему в глаз, и вся левая, вогнутая,
сторона лица заплыла синим кровоподтеком. Шляпентох в голос,
содрогаясь худыми плечами, заплакал на верхних нарах.
Моне стало неловко, и он сказал ему на идише:
- Ладно, брось. Чего же ты не отозвался, когда старшина
спросил?
- Мне... было... стыдно... - рыдал Шляпентох. - Мне
всю... жизнь стыдно.
Шляпентоху велели снять с нар свой сенник и положить
возле печки - к утру будет сухим, - а самому подстелить шинель
и лечь спать, потому что скоро подъем и никто не успеет
выспаться.