"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Свидание (Эпопея "Преображение России" - 17)" - читать интересную книгу автора

белесые, как из стекла... Губы стиснуты, а на скулах желваки. Зверь! Допрос
начался именно со Скворцова. "Как фамилия? Мер-за-вец!" Наш спокойно ему:
"Фамилия моя Скворцов, а имя - Степан..." И добавляет: "Аль не узнал, Саша?"
А тот, видим мы, действительно его не узнал, давно, значит, не виделись
братья. "Как так Степан?" "Так и Степан", - говорит наш. "Как же ты к этой
сволочи попал?" - кричит тот. А наш ему вполне спокойно: "Я-то пошел по
своей рабочей линии, а вот ты-то действительно к сволочи попал: образование
тебя погубило!" Так и сказал. Это я отчетливо помню. А какое уж там у него,
этого Саши, образование! А он, надо заметить тут, завтракал, что ли, этот
Саша, в капитанских погонах, только на столе у него горит свечка в бутылке,
а рядом с таким подсвечником другая бутылка, - в ней не иначе как самогон, и
стакан с самогоном не начатый, и жареная рыба на тарелке. Прошелся
Скворцов-второй по комнате с низеньким потолком и говорит вдруг: "Ну что же,
брат, если угостить надо, садись! Выпей на дорожку. Подзакуси". - Так и
сказал: не "закуси", а "подзакуси". Переглянулись мы трое, дескать, не зря
на этого Скворцова надежда была. Сел за стол наш Скворцов, взял стакан,
понюхал, - все честь честью. Поднял - и брату: "За твое здоровье, Саша!" - и
как в себя вылил, выпил, крякнул и за рыбу, за хлеб принялся. И рыбы той был
небольшой кусок, да и хлеба, так что управился он с закуской довольно скоро,
а другой Скворцов ходит по комнате и в пол все время смотрит; мы ж думаем,
соображает, как освободить брата, что именно приказать конвойным, которых
было тоже четверо, как и нас. Кончил Степан есть, собрал со стола хлебные
крошки и их в рот кинул, - сидит ждет, не нальет ли брат еще стаканчик. А
братец как гаркнет вдруг: "Вста-ать!.." Степан вскочил. "К стене шагом
марш!" Степан было: "Как это к стене?" А Саша как схватит его за шиворот и к
стенке, а Степан Скворцов опять те же слова: "Образование тебя губит!" А уж
у того Скворцова браунинг в руке, - и откуда он у него взялся, я не заметил.
Вдруг как трахнет выстрел, и кровь фонтаном из нашего Степана так и
обрызгала самого этого братоубийцу.
- О, хотя бы за обедом вы этого не говорили, - поморщилась Таня.
- Да, это страшно слушать, - согласился с ней Матийцев, но сестра
Худолея, до этого молчавшая, сказала, как бы желая оправдать брата:
- На войне к подобным ужасам люди привыкают. Я была на фронте в Галиции
сестрой милосердия. После Февральской революции там солдаты уже вышли из
дисциплины, так и в нашем полку то же было. Командир полка наш и все
офицеры, кто не был убит, бежали в кавалерийскую часть, - это не так далеко
было, и вот оттуда с эскадроном гусар примчался генерал один, его фамилия
была Ревашов. С эскадроном, - человек семьдесят всего, - а тут целый
все-таки полк, и у всех солдат заряжены винтовки. Может быть, он пьян был,
этот Ревашов, только стал он на своем коне перед солдатами и начал:
"Негодяи! Предатели родины! Бунтовать вздумали? На фронте - и бунтовать?
Немедля выдать зачинщиков". А солдаты как закричат: "Все мы зачинщики!" Да к
нему. И что же эскадрон этот его? Только его и видели, - пустился с места в
карьер, а генерала с лошади стащили и буквально всего искололи штыками. Я
его раньше знала, этого Ревашова, когда он еще полковником был, и мне вовсе
не было его жалко, сам виноват: усмирять примчался, защитник родины, -
закончила она презрительно.
Никто ничего не сказал на слова Елены Ивановны, только брат ее заметил,
наливая себе белого муската:
- Когда я жил в Крыму, я не пил крымского вина, - я был еще слишком