"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

Таня была уже десятилетней, когда здесь открылась школа второй ступени
и Серафима Петровна поступила в нее словесницей, а в школу первой ступени
устроила Таню. Бойкой, хорошо говорившей девочке странно не давался язык
школьной письменности, и она писала, например, о слоне так:
"Слон, он на конце оканчивается тонким и коротким хвостом..."
Это заставляло по-старому краснеть до слез Серафиму Петровну и
по-старому же восклицать зардевшись:
- Дщерь моя, как ты жестоко меня конфузишь!
Однако не позже как через два года Таня вела уже школьную стенную
газету, и откуда-то появилась у нее способность бойко рисовать карикатуры.
После страшного голодного года жизнь начала налаживаться быстро.
Исхудавшие донельзя люди начинали оживать и улыбаться. С удивлением все
замечали на себе, что уколы и порезы на руках у них не нарывают бесконечно,
как прежде, а заживают как и надо.
Таня, усвоив летучую походку от матери, ставила ноги быстро, но прочно.
Ребенок годов разрухи - она не поднялась, правда, так, как могла бы, но к
пятнадцати годам все-таки развилась в гибкую крепкую девушку, тормошившую
часто мать:
- Мама!.. Нельзя же школьной работнице быть такой вялой и инертной!
Ну-ка, энтузиазма! Ну-ка, пафоса!.. Как можно больше пафоса и энтузиазма!..
Однажды на это ей ответила Серафима Петровна:
- Да, конечно... А я вот сегодня кашлянула в классе в платок, гляжу -
красное... Кровь!
Таня прижалась к ней испуганно и прошептала:
- Мама, ведь ты же знаешь, что кашлять вредно, а сама кашляешь!.. Мама,
ты больше не кашляй, совсем больше не кашляй! Хорошо, мама?.. Ты не
будешь?..


III

Было необыкновенное, как всегда, переливисто-блестящее, - можно было бы
сказать перламутровое с молочно-голубым основным тоном, - в легком, еле
уловимом глазами пару, пахнущее спелым, только что с баштана, большим
разрезанным надвое арбузом, утреннее июльское море, раздавшееся без конца и
вправо, и влево, и прямо; была набережная, где, нагретые ослепляющим
солнцем, уже высоко взлетевшим, розовые гранитные глыбы, скрепленные
цементом, отгораживали от этого моря неширокую и недлинную улицу; были
толпами проходившие на пляж, голые до пояса или только в купальных костюмах,
с полотенцами и простынями, с облупленными, шелушащимися красными спинами,
или успевшие уже загореть до почтенной черноты сомалийцев, со счастливыми
взмахами глаз, голов и рук, курортники из многочисленных здесь домов отдыха.
Таня стояла в очереди, а впереди нее, все время на нее оглядываясь,
бормотал что-то совсем пьяненький штукатур или печник в заляпанном глиной и
известью синем картузике. Он был ростом не выше ее, с мокренькими рыжими,
редкими, печально повисшими усами, с маленьким, тощим, востроносым личиком.
Можно было понять, что он бормочет что-то про свою мать и жену.
Он бормотал забывчиво, про себя, но часто оборачивался к ней за
сочувствием:
- Правда, а?.. Эге... Это же правда...