"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

Когда она уходила на уроки, Таня оставалась одна в доме: стерегла дом.
В первые дни стерегла она его так: залезала на складную кровать, на которой
они спали вдвоем, и так сидела, отвернувшись от окон, пока не приходила
мать! Но потом привыкла и возилась уже около дома одна, в большом парке.
Иногда в этот парк приходили неспешащие люди с топорами и рубили деревья.
Таня знала, что она должна была запрещать им это, но, подумав, она шептала:
"Пусть рубят, что ж..." - пожимала плечами, вздыхала и махала рукой
безнадежно.
К зиме мать получила место кассирши в бакалейном магазине и перебралась
поближе к магазину, в центр города. Тут было много детворы, и Таня научилась
приказывать, изобретать игры и в них верховодить. Среди сверстников она была
слишком много испытавшей, чтобы не считать себя старшей. Что же касалось
взрослых людей, то она видела их слишком много, чтобы не глядеть им теперь в
глаза прямо и смело. Иным этот прямой и пристальный детский взгляд казался
дерзким.
Отец Тани, землемер, утонул, переходя ночью реку в то время, когда
только что тронулся лед. Она его не знала, - ей было тогда меньше года. По
странной случайности у Серафимы Петровны не осталось даже и фотографической
карточки мужа, но она говорила, что Таня плотнеет и тем становится похожей
на отца.
Зато часто рассматривала Таня бережно хранимую матерью карточку
Даутова, а однажды мать сказала дочери:
- Ты знаешь, Танек, я случайно узнала, что Даутов-то... командует целым
большим отрядом красных!
- Где командует? Здесь? - живо спросила Таня.
- Не здесь, конечно, что ты!.. Под Воронежем... Переодеться военным -
это он мог, разумеется, но быть военным... вот уж я от него не ожидала!
И Таня видела, что мать как-то очень оживлена.
Много времени отнимала касса в магазине, и Таня помнила, как тогда
поразили ее впервые локти матери: когда она облокачивалась ими на стол, они
остро загибались кверху, как носки китайских туфель. Такие локти у всякой
другой, не у матери, показались бы неуживчиво злыми. Таня присматривалась к
этим колючим локтям и спрашивала недовольно:
- Когда же ты, наконец, поправишься, мама? Даже смотреть страшно!
На это мать, облизнув сухие, очень тонкие губы, отвечала убежденно:
- А вот ты бы поднималась скорей!.. Как только ты поднимешься, я возьму
и помру.
- Значит, ты никогда, никогда не поправишься?
- Разумеется, я какая была, такая и буду... А потом помру...
В феврале бакалейный магазин прикрылся, и тогда в первый раз мать пошла
в гимназию. Но ее голодный вид здесь не помог ей. Упитанный директор,
довольно молодой еще доктор философии гейдельбергского университета, бритый
человек с дюжим носом, сказал ей высокомерно:
- Вы словесница?.. Та-ак-с!.. Место вам?.. У нас, знаете ли, шесть
столичных профессоров, имеющих крупные имена в науке, на местах
преподавателей!.. У нас бывшие директора, действительные статские советники,
на местах надзирателей!.. А вы... вы захотели места!.. Притом, если бы даже
и было место, - гимназия у нас смешанного типа, - я-я-я совершенно против
того, чтобы приглашать на должности преподавателей женщин, как бы учены они
ни были!.. Я не женофоб в принципе, но я-я-я совершенно отказываюсь работать