"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Искать, всегда искать! (Эпопея "Преображение России" - 16)" - читать интересную книгу автора

крупным почерком учительницы.
Однако писала недолго. То ошеломляющее количество вшей, которое
произвела в эти годы чересчур щедрая природа, Тане стало казаться чем-то
необходимым: трещит же под ногами снег во время мороза!.. Так же трещит и
пол на вокзалах и в вагонах... Но среди тысячи несчастий, какие ожидали их
обеих, мать ее всегда представляла и это - сыпняк.
Она говорила часто: "Ах, только бы не свалиться!.." И все тело ее при
этом вздрагивало от страха и отвращения.
Именно в этом селе она и свалилась. Это случилось зимою.
Таня помнила совсем белого, даже, пожалуй, зеленоватого, деда, который
подолгу молился перед множеством икон, и его внука, мальчишку лет десяти (ее
мать называла мальчишку идиотом), который все смеялся и подмигивал, но не
говорил. За иконы деда он часто засовывал котенка, и там, в тесноте, котенок
мяукал жалобно. Идиот смеялся. Его била за это его мать. Лица ее Таня не
помнила, помнила только ее торопливые и ловкие, все успевающие сделать по
хозяйству руки. Помнила, что часто она, мать десятилетнего идиота, сидела
около ее больной матери.
Крыша на хате, в которой они жили, была из очерета и обмазана глиной;
поэтому сосульки, которые свисали с нее, огромные рубчатые сосульки - это
ясно помнила Таня - были желтые.
Женщина с торопливыми, всюду успевающими руками остригла ее мать, что
очень испугало Таню. Мать после этого стала совсем как девочка, меньше ее, с
очень маленькой головкой, и Таня глядела на нее горько плача. Чтобы ее
утешить, зеленоватый дед совал ей в руки два ломтика серого пшеничного хлеба
с зажатым между ними ломтиком сала и бормотал улыбаясь:
- Жива буде, жива буде, - то уж менi видать...
Настало первое весеннее тепло; грачи везде щеголевато ходили по
дорогам; ручьи бежали... Красные ушли уже из села, и было слышно, что
подходили белые.
Однажды зеленоватый дед сказал матери:
- Тикать вам треба, як вы служили у ревкомi!
И будоражаще, как всегда, начала вскрикивать мать:
- Бежать! Таня, бежать надо! Бежать!
Дед сам повез их ночью на станцию, - ночью потому, что боялся везти их
днем. Таня помнила, как на станции мать поцеловала руку этого деда, что
очень ее тогда удивило и растрогало.
В большом городе, где много было паровых мельниц с высокими трубами, у
них была странная очень встреча.
Это было уже весною, вечером, в каком-то скверике... Мать, с не
отросшими еще волосами, в темном платочке и этим похожая на монашенку,
сидела с нею на одной из скамеек недалеко от фонаря и говорила ей, что она
много всякого видела и должна быть теперь умная. Таня помнила, что она
ответила матери довольно убежденно:
- Да, мама, я умная...
И в первый раз почувствовала в себе что-то именно умное, такое, чего ни
с чем другим смешать было нельзя. Даже больше того: как раз после этих слов
матери и своего ответа она ощутила в себе недетскость, серьезность, - как
будто от нее что-то отлетело, как отлетает пух с одуванчика. Она хорошо
запомнила этот сложный и необычный момент.
Горели фонари, и около ближайшего к ним столпилось несколько человек