"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лютая зима (Эпопея "Преображение России" - 9)" - читать интересную книгу автора

- Страстная любовь у нас к этому виду спорта.
Между тем местность кругом была совсем неровная - балочки и взгорья, -
начинались увалы, отроги Карпат.
Проселок извивался невдали от шоссе, и с него было видно, как по шоссе
тащили на взгорок орудия полные запряжки могучих с виду лошадей и не могли
вывезти, спотыкались и падали на колени, парили, водили боками. Тогда к ним
кидались артиллеристы, выпрягали их, ставили в сторону и вытаскивали орудия
на своих мускулах.
- Вон что начальство приказывает делать! - бубнил соседу, хотя и не в
полный голос, но так, что слышал и Ливенцев, Митрофан Курбакин, который, к
общему удивлению, все-таки не сбежал, а шел со всеми. - Лошадей, конечно,
начальство жалеет, - она денег стоит, лошадь, ее тоже ведь надо купить, а
людей чего жалеть? Бабы людей нарожают сколько хочешь, им только волю на это
дай...
Этот Курбакин после второй ночевки, в селе Янсовисто, подошел
диковидный к Ливенцеву, как следует, рука под козырек, - и сказал хрипуче:
- Ваше благородие! Дозвольте доложить, я сон очень страшный видел!
- Что такое? Сон? - не понял удивленный Ливенцев.
- Так точно, сон страшный... Будто как сам Вильгельм германский за мною
гнался, с таким вот ножом длинным... (вытянул левую руку и стукнул правой
выше локтя) я от него, и прямо в баню попал... А в бане много народа
полощется, а мыла ни у кого нету. Я сичас к банщику: "Отчего мыла для народу
не припас?" А банщик тоже голый стоит и с веником, - смотрю я на него, а это
же сам царь наш, Николай Александрович, - и на меня веник свой поднял таким
манером: "Я, грит, если уж накажу, то я уж накажу!" Ей-богу, правда, ваше
благородие! А тут, гляжу, сама царица к нам в мужицкую баню заходит и тоже
вся как есть гол...
- Пошел к черту! - коротко перебил его Ливенцев.
- Слушаю, ваше благородие! - повернулся Курбакин по уставу и отошел.
Еще целый день тащились от села Янсовисто до села Кузьминчики, тоже
Каменецкого уезда. На этой части пути в невылазной, тяжелой грязи сапоги у
многих раздрябли, раскисли, - отскочили подошвы. Ливенцев, как и другие
ротные, приказывал подвязывать их проволокой или шпагатом. Потные от натуги,
осовелые солдаты к вечеру имели вид загнанных лошадей. Много оказалось
совсем выбившихся из сил. Их сажали на артелки, тащившие солдатские
сундучки, но тогда лошади останавливались и не шли. Пришлось таких
ослабевших просто оставлять на дороге, чтобы, отдохнув, догоняли они полк
одиночным порядком. Здесь, около позиций, не было уже опасений, что они
могут куда-то уйти: здесь некуда было уйти, здесь все живое держалось около
полевых кухонь, - здесь кругом лежала пустынная земля, растоптанная сотнями
тысяч войск, вконец ограбленная войною.
Попадались иногда по дороге сиротливые, как пожарища, следы бывших
человеческих гнезд: остатки фундаментов в земле, кучи известки и глины с
потолков и стен, пеньки росших около и обрубленных фруктовых деревьев.
Жители деревень и сел объясняли, что это - места зажиточных до войны
фольварков и хуторов, которые были начисто сметены войсками, так как фронт
нуждался в кирпичах, и в бревнах, и в досках для окопов, а окопы нужно было
чем-то топить зимою. И если большие села, местечки, деревни необходимы были
для размещения в них войск, то на одиночные хуторские хозяйства смотрели
просто как на "местные средства фронта".