"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Лютая зима (Эпопея "Преображение России" - 9)" - читать интересную книгу автора

отведенную ему хату, он увидел совсем незнакомую для себя картину: посредине
горницы с десятком икон в углу стоял пестрый, вильстермаршской породы, не
больше как трехдневный бычок и флегматично мочился в подставленную ему
черноглазой девчонкой глиняную миску. Переглянулись и расхохотались все
трое, но бычок не смутился и этим и продолжал свое дело.
Бычка увели потом в сарай; у хозяйки-солдатки средних лет, почему-то
принаряженной и даже в монистах, появилась помощница девка, проворно
поставившая самовар в сенцах.
Напившись чаю, Ливенцев скоро уснул на лавке, положив под голову
тужурку и укрывшись влажной шинелью. Хотя в горнице стояли две деревянные
кровати с кучей подушек в замасленных ситцевых наволочках, но он опасался
клопов. И этот сон на голой лавке в душной избе был крепчайший сон, который
сам Ливенцев, проснувшись утром, признал репетицией к смерти. И во время
этого сна он не слышал, конечно, как ритмично скрипели рядом с ним
деревянные кровати.
И только утром из несколько запутанных объяснений сокрушенного
Титаренко, боящегося, что пошатнется дисциплина в роте, он понял, что такие
же солдатки с монистами и их помощницы - проворные девки, ставящие и
подающие на столы самовары, были тут в каждой хате.
Смутно представив это, озадаченный Ливенцев спросил своего фельдфебеля:
- Но ведь тут в каждой хате, должно быть, маленькие ребятишки есть, как
в той, где я ночевал... Как же они так при маленьких детях?
- А что же им ребята, ваше благородие? Теперь же в деревнях скрозь
мужиков черт мае, - теперь ихняя полная бабская воля, - сумрачно ответил
фельдфебель, и Ливенцев не говорил уж с ним больше об этом: он знал, что у
него самого в одной из деревень Мариупольского уезда осталась молодая еще
жена и двое маленьких ребят.
Только часам к десяти утра, обчистившись от подсохшей на шинелях и
сапогах грязи, выступили из бабьей деревни. Ливенцев, как и другие ротные,
ехал уже теперь верхом. Дождя не было, но проселок оказался еще более
грязным, чем вчерашний.
Жалкое местечко Городок прошли среди дня. Узнали, что именно здесь, в
довольно почтенном расстоянии от фронта, устроился штаб седьмой армии;
сначала, правда, он обосновался было верстах в пяти, в роскошном барском
имении, но дорога оттуда до местечка была такова, что машины увязали по
ступицы колес и не могли двигаться.
Однако, когда вышли из Городка, оказалось, что не могли двигаться и
полевые кухни эшелона: даже пара сытых лошадей не в силах была тащить одну
кухню. Пришлось ротным командирам уступить своих лошадей на пристяжки, и,
следя изумленно за тем, как выбивалась из сил и взмыливалась уже четверка
лошадей, чтобы несколько саженей протащить кухню, Ливенцев говорил Кароли:
- Вот это так "Анабасис".
- Co-рок лет готовились воевать с Австрией, сукины дети... в селезенку,
в печенку, в андреевскую звезду, в камергерский ключ... и дорог не делали! -
весь дрожал от ярости и тряс кулаками в сторону Петрограда Кароли.
И Ливенцеву приходилось успокаивать его:
- Сознательно не делали, - как же вы этого не знаете? В целях
самозащиты не делали... Называется это - скифская стратегия: спасаться от
иноземных вторжений за меотийскими болотами.
- Однако мы, мы топнем в этих болотах, а не австрийцы!