"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Пушки выдвигают (Эпопея "Преображение России" - 5)" - читать интересную книгу автора

целых три года искал я эту дугу".
- Три года? - изумленно выкрикнул Людвиг Кун.
- Неужели три года? - усомнился Карл Кун.
Выражения глаз старика, какое появилось вдруг только теперь, и ждал
Сыромолотов. Весь подавшись вперед, отбросив уже мгновенно то, о чем
говорил, но бормоча скороговоркой: "Три года, да-да, три года, вот именно...
Целых три года..." - он в то же время писал правый глаз натуры, освещенный
ярче, чем левый, и до того самозабвенно у него это вышло, что даже молодой
Кун понял, что нельзя торопить его рассказом о суриковской дуге и отпугивать
вопросами то, что его охватило.
Однако вот уже снова потускнели глаза старика, и Сыромолотов продолжал
возбужденно:
- Чем же окончилось дело с дугой? Не художник, пожалуй, даже и не
поймет этого.
- Я пойму, я пойму, говорите, прошу вас! - подзадорил его Людвиг Кун, а
старый Кун тоже поглядел с засветившимся любопытством.
- "Выхожу я как-то на рынок, - это Суриков мне, - и что же вы думаете?"
- Нашел? - не вытерпел Людвиг, а у старика появилось как раз то самое
выражение глаз, какое хотел найти Сыромолотов.
- И вот... что же вы думаете?.. Он... Василий Иваныч... Суриков... -
бормотал Сыромолотов, занявшийся левым глазом старика. - Он... вдруг...
видит, представьте... стоит воз... а около воза этого... лошадь пегая...
После этих отрывистых слов он замолчал, сам не заметив того, на
полминуты, стараясь схватить кистью то, что появилось в левом глазу старика:
этакое снисходительное презрение к какой-то там разрисованной широкой
мужицкой дуге, которую будто бы искал, как дурак в русской сказке, какой-то
художник в Москве...
Откачнулся назад Сыромолотов, вгляделся, прищурясь, в натуру и потом в
свой холст и продолжал с веселой ноткой в голосе:
- "Стоит лошадь выпряженная и жует сено, и около нее никого нет, но
зато... зато, вы представьте только радость мою: дуга!.. Вот она, та самая,
которая мне снилась столько раз, - стоит прислоненная к стене. Харчевня там,
что ли, была, говорит, какая или контора, черт ее знает, только дуга, - моя
дуга! - вот она, стоит! И все цветы на ней точь-в-точь как надо, и
облуплена-то она, - старая ведь дуга!.. Цоп я ее, эту самую дугу, и
пошел!.."
- За-ме-ча-тельно! - выкрикнул Людвиг Кун и хлопнул обеими руками по
коленям.
- Русская привычка, - сказал старый Кун.
Вот когда появилось во всем лице старика именно то выражение, которого
искал Сыромолотов, как Суриков дугу. Теперь уже не одни глаза, а все складки
губ "натуры", и дряблых щек, и рыхлого подбородка налились тем многолетним
откровенным презрением, которое таилось под празднично-натянутой,
скучающе-усталой миной бывшего колониста, а ныне русского помещика,
имевшего, между прочим, для всяких надобностей дом в губернском городе, на
одной из лучших его улиц, а также имевшего и нескольких сыновей - свое
бессмертие.
Выражение это держалось с минуту, и эту минуту Сыромолотов считал потом
лучшей в сеансе. Он заносил на холст четко определившиеся черты уверенной
рукой, пока снова не появилась прежняя усталая мина, и вот только тут