"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Пушки выдвигают (Эпопея "Преображение России" - 5)" - читать интересную книгу автора

И он сел на один из мягких стульев, аккуратно расставленных вдоль стен
и укрытых чехлами. Пестрый длинный галстук его на белой рубахе, спрятанной
под широкий вязаный пояс с кожаными карманчиками, отлично разутюженные серые
брюки, блестящие запонки, блестяще начищенные туфли светло-шоколадного
цвета, свисающая на лоб прядь белокурых волос и ничуть не сомневающийся в
себе постанов головы молодого Куна - все это отлично дополняло парадно
одетого усталого старого Куна, и Сыромолотов часто переводил глаза с одного
на другого, пока не начал, наконец, писать лицо.
Неудобство было только в том, что теперь уже старик как бы передоверил
сыну разговоры с художником, а тот говорил, совершенно не затрудняя себя
выбором темы: очень он оказался словоохотлив. Впрочем, начал он с живописи:
- Я всегда завидовал художникам! Как хотите, а по-моему, это большой
козырь в жизни - талант художника, а?
- Гм... Пожалуй, да... Пожалуй, я и сам так думаю, - отозвался на это
Сыромолотов.
- Ну еще бы, еще бы! Возьмите любую другую профессию: сколько возни,
пока чего-нибудь добьешься, сколько труда!
- Так что вы думаете, что написать портрет, например, легко? - заметил
Сыромолотов.
- Для такого художника, как вы? Я думаю - какой же это для вас труд?
- Гм... Не думайте так - и для меня трудно. И даже всякое полотно
вообще, какое я начинаю, мне именно представляется очень трудным. Вы
художника Сурикова видели что-нибудь?
- Ну еще бы, Сурикова! "Боярыня Морозова", например.
- Хорошо, "Боярыня Морозова", - прервал Сыромолотов. - Вы там хорошо на
этой картине всмотрелись в дугу?
- В дугу?.. Я помню там сани, эти, как их называют, розвальни, что
ли...
- Ну вот, сани, а над лошадью дуга, и дуги этой вы, значит, не помните,
не обратили на нее внимания - дуга и дуга. А сам Суриков, Василий Иваныч,
мне рассказывал об этой дуге вот что...
- Очень интересно: что именно?
Сыромолотов писал в это время голову старика и наблюдал за выражением
глаз его, а не сына: ему нужно было, чтобы интерес к дуге засветился в
глазах Карла, а не Людвига, Куна, и когда он заметил проблеск этого
интереса, то продолжал, обращаясь непосредственно к своей натуре:
- "Кажется, не все ли равно публике на выставке картин, какая именно у
тебя там дуга, - так мне говорил Суриков, - да ведь мне-то, художнику, не
все равно! Представляется мне дуга с цветами, до того ярко представляется
наяву, что и во сне ее вижу, а выйду на базар ли, где подвод много, на
Сенную ли площадь, все до одной дуги пересмотрю, нет, не те!"
- Это замечательно! - сияя, вскрикнул Людвиг и даже ударил себя по
колену, а старик презрительно сжал губы, чем очень одарил Сыромолотова,
тотчас же перенесшего на холст этот его жест.
- Отчего же он сам не раскрасил дугу, как хотел? - спросил старик.
- Вот в том-то и дело, что ему нужно было прежде самому поверить, что
такая дуга могла быть именно тогда, когда везли боярыню Морозову, в старину
то есть... Отсебятины он не хотел допускать, Суриков: он был начитан тогда в
историке Забелине, - ну и вот, историческую правду должен был, конечно,
сочетать с правдой художественной... "Таким образом, - говорил он мне, -