"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Валя (Эпопея "Преображение России" - 1)" - читать интересную книгу автора

"специально" говорил "национально", и вместо "практикант" - "проскурант", -
в глубине души только эти слова и считал истинно-человеческими словами. Пил
умеренно; покупал иногда газету, которой хватало ему недели на две, и читал
так внимательно, что по году помнил, как, например, принимали министра в
каком-нибудь городе Острогожске; служил аккуратно, фабрил усы... И все-таки
капитанша, седая, но крашенная в три цвета: красный, оранжевый и бурый, с
крупным иссосанным лицом, круглыми белыми глазами и бородавчатым
подбородком, и горничная Христя, бойкая, вся выпуклая хохотуха-девка, и
Сеид-Мемет-Мурад-оглы, мужчина приземистый, черный, бородатый,
крупноголовый, с огромным носом, похожим на цифру 6, - все одинаково считали
его дураком.
Немец Шмидт дачу свою выстроил неуклюже, но очень прочно: из
железобетона, в два этажа: дерево покрасил охрой, крышу покрыл не толем, а
железом; но железо не красил, а прогрунтовал смолой, преследуя прочность.
Всю землю изрыл канавами и бассейнами для дождевой воды, а промежутки
засадил персиками и черешней. Ундина Карловна завела кур, корову, кормила
двух породистых поросят и как-то успевала всюду: и управиться с обедом, и
накричать глухим басом на Ивана, и подвить жесткие белобрысые волосы
барашком.
Долгое время жила она с виноделом Христофором Попандопуло, - вечно
пьяным и вздорным греком; но однажды на базаре из дверей кофейни услышала
зычный голос: "Kaffe ist kalt!.. Гей-ге!.. Kaffe ist kalt!"*, заглянула туда
и увидела плотного бритого немца средних лет, и тут же, зардевшись, сказала
ему по-немецки: "Если господин хочет горячего кофе, пусть он зайдет со мною
на дачу".
______________
* Холодный кофе! Холодный кофе! (нем.).

И господин, оказавшийся слесарем Эйхе, зашел, и так понравился ему
горячий кофе, что вот уж три года жил он на даче, чинил замки, ковал
железные решетки, чистил водопроводы и пьян был только по воскресеньям.
Капитанша Алимова корила им Сеид-Мемета:
- Вот, видишь, работящий какой немке попался, а ты!.. Ты бы хоть по
хозяйству об чем-нибудь подумал, мне бы помог... Ах, лодырь божий!..
И отвечал ей не спеша Сеид-Мемет:
- Твой ум - сам думай, мой ум - сам думай... Мой ум тебе дам, - сам как
буду?
И не давал ей своего ума. По целым дням сидел на берегу в кофейнях,
забравшись с ногами на грязный табурет, курил трубку, давил золу корявым
пальцем, много слушал, мало говорил.
Иногда зимою дули ветры с гор такие сплошные, густые, холодные, точно
где-то их заморозили на Яйле, и теперь они прорвали плотины и полились,
вырывая с корнями в садах из размокшей земли молодые деревья. Укутавшись в
теплый платок, часто выбегала тогда из дому Ундина Карловна посмотреть, не
разбило ли курятник, не снесло ли крышу с коровника, и Иван в такие дни не
работал в саду, жался на кухне. Не о чем было говорить и не с кем: учил
большого вислоухого Гектора стоять на задних лапах:
- Служи! Ну, служи!.. Ты не слухать? От, скотина. Я тебя пою-кормлю,
блох вычесываю, а ты не слухать? Служи... Ой, дам веревки, ой, дам! Служи!
Гектор величайшее смирение изображал своею рыжей белоусой мордой, мигал