"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Валя (Эпопея "Преображение России" - 1)" - читать интересную книгу автора

подставив солнцу круглое безжизненное лицо. И солнце как-то проникало в нее,
как спокойствие, устойчивость и своеобразие. Про птичью трескотню за
балконом спрашивала мужа: "Это кто же это так: воробьи или птички?" Когда в
первый раз услыхала, как камни рвали порохом в горах, спросила спокойно:
"Неприятель ли это какой подступает или свои?"
И Ундине Карловне говорила: "Всем хороша ваша дача, и обед сносный,
жалко только одно, что вы - немка... Не люблю немцев... Вот немецкое пиво
люблю, а самих немцев нет... Не лежит к ним душа".
Наталья Львовна в шестнадцать лет была скромной по виду институткой; в
восемнадцать, обманув отца, будто едет к подруге в соседний город, ушла с
богомолками по длинным-длинным полевым дорогам - с палочкой, с синенькой
ленточкой в косе, в ситцевом платочке, в лаптях и совершенно без денег. В
дороге с ней случилось что-то скверное, о чем она не говорила, но, кое-как
через месяц добравшись домой, долго болела. В девятнадцать лет поступила
учительницей в глухое село, а в двадцать - артисткой на выхода в захудалую
труппу, с которой четыре года бродила по провинции, - наконец теперь никуда
уже не рвалась; смуглая, большеглазая, строгая на вид, в черном, очень
простом, - точно в трауре, гуляла одна, часами глядела на море (от моря,
если глядеть на него долго, голубеет, смягчаясь, душа).
У Алимовой, державшей лошадь, поселился архитектор Алексей Иваныч
Дивеев, которого город пригласил наблюдать за устройством берегового шоссе.
Грунт берега был тут слабый, шиферный, и каждый год наползали срезанные
берега на дорогу, а во время сильных прибоев защитную стенку, кое-как
сложенную, растаскивали волны. Долго собирались устроить все основательно, -
наконец собрались; Алексей же Иваныч приехал сюда совсем не за тем, чтобы
строить береговую дорогу, - это ему почти навязал городской староста, с
которым он познакомился через день - через два после того, как приехал.
Знакомился со всеми кругом он стремительно, точно имел со всеми сродство, -
чуть глянул, нажал в себе нужную кнопку и готово - соединился.
Это был человек лет тридцати пяти, хорошего роста, длинноголовый;
прятал светлые глаза в бурых мешках, рыжеватую бороду подстригал
остроконечно, носил фуражку с кокардой и значком, говорил высоким голосом,
всегда возбужденно, всегда о себе; с двух рюмок водки переходил со всеми на
"ты"; ходил быстрым и мелким шагом, а мысли у него были беспорядочно
бегучие, тонкие, кружные, со внезапными остановками и неожиданными скачками,
точно лопоухий ненатасканный лягаш на первой охоте.
Каждый человек более или менее плотно сидит в сундуке своего прошлого,
сундуке сложном, со множеством ходов и выходов, дверок и дверей, и вынуть
его из этого вместилища - иногда большой, иногда невозможный труд. Но все
двери и дверки свои с первого слова первому встречному легко и просто
отворял Алексей Иваныч. Только поселился здесь, а через день все уже знали,
где он родился, учился, служил, с кем он поссорился, с какого места ушел и
куда, чего потом он не мог вынести на этом новом месте и на какую еще
должность поступил и куда именно... Так узнали и о том, что год назад ему
изменила жена, а недавно умерла родами, и через два месяца "взяла к себе"
старшего сына. Митю, а прижитого с любовником оставила ему, и что где-то на
Волыни сестра ее "закладывает теперь последние юбки, чтобы выкормить
маленького Дивеева, который даже совсем и не Дивеев, а Лепетюк..."
Так как городок жил (и то чужой жизнью приезжих) только летом, а на
зиму замирал, - закрывалась большая половина лавок, отсылалась половина