"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Валя (Эпопея "Преображение России" - 1)" - читать интересную книгу автора

нашей работе без зюку нельзя.
И, посмотрев исподлобья, добавил еще:
- Или вот когда наследник мой заорет, - воспретить ему этого ведь никак
я не могу, а вам беспокойство.
Павлик его успокоил, а потом Увар и Устинья привыкли к тому, как он
говорил, как он ел, как покашливал в своей комнатке, допоздна палил
"фотоген" и вставал поздно.
Часто сидел Павлик над тетрадкой в черной клеенке, на которой вырезана
была ножом странная надпись: "Патология бога". Первые строчки этой тетрадки
были: "Мыслю бога, как существо имманентное и в основе своей больное. Если
бы не был болен бог, - не был бы болен мир".
Когда поехал сюда Павлик, в Белеве лили последние перед зимой дожди, а
здесь горы стояли золотые, балки вблизи лиловые, пляж - синий. Здесь только
что все успокоилось от жаркого лета, только сосредоточилось, задумалось в
тишине, и такое все было чистое и величавое в линиях и тонах, а воздух был
так прозрачен, редок, что проступили, чеканясь, самые дальние, сухие горные
верхушки, отчетливые в каждой щербинке, - рукой подать, - и целыми днями
сидел очарованный Павлик.
Еще кузнечиков было много и таинственных богомолов, и стояла густо над
землей звонкая трескотня, и ящерицы шныряли еще, только все облезло-серые, и
почему-то все с обломанными хвостами, и из куч виноградных чубуков в старых
плетнях выползали длинные желтобрюхи и лениво грелись на косогорах.
Первые дни были сказочны, точно попал в зачарованное царство, и не
нарушали очарование разные будничные мелочи: то Устинья убила, например,
кочергою желтобрюха, который ночью, очевидно, подполз к крылечку, зачем-то
захватил в пасть селедочную голову и, как объяснил Увар, - "насосался
соленого да очумел, только хвостом водил"; то на соседней даче Алимовой
пропала рудая утка, только что принесенная с базара, и так как крылья у нее
были подрезаны и улететь она не могла, то Мартын и Христя и сама Алимова все
перекликались, шаря ее кругом в дубовых и карагачевых кустах, - так и не
нашли; то появилась какая-то одичалая кошка, которая жалобно мяукала на
крыше по ночам, а днем пропадала, оставляя только поблизости крысиные шкурки
и крылышки перепелок и других птиц.
Селедочные головы, рудые утки, кошки и крысиные шкурки, - это было еще
прежнее, белевское; оно, конечно, мешало, засоряло величие гор и моря кругом
и глубочайшего, нового неба, но засоряло еле заметно, и то, что переживал
здесь Павлик, одиноко костыляя по нетрудным тропинкам, было неповторяемо
прекрасно.
Так было несколько дней, но когда разразился вдруг шторм на море, и от
сильнейшего ветра нельзя было выйти, чтобы не сбило с ног, и зябкое тело
хотелось закутать покрепче и ставни приковать, чтоб не скрипели и не
визжали, и кипарисы укрепить прочнее, чтобы не трепало их за покорные
бороды, пригибая к земле, - то как-то тоскливо стало: чужое, огромное,
безучастное, дикое какое-то, ревущее около скал береговых море пугало, и в
то же время жутко жаль было его, как запертого зверя, и жаль золотых гор,
лиловых балок и синего пляжа, растерявших краски. Тогда чаще и подолгу сидел
Павлик над своей тетрадкой с надписью "Патология бога" и скрипел перышком.
Семейство, поселившееся на даче Шмидта, было небольшое и для общей
большой жизни едва ли нужное: отставной старый полковник Добычин, Лев
Анисимыч, живший на скромную пенсию, его жена - слепая, толстая дама, и дочь