"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Воспоминания (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

рабочие, что полы красить, что белить стены, потолки, даже и итить боялись.
Мыслимое дело было к Айвазовскому итить? Да он в кровь морды разбивал, чуть
что не так, не по его вышло. У него ученик был один, тоже живописец, кажись
Пикшич фамилия была или же Пишкич, армянин, должно быть, был тоже, а может,
караим, и вот - как у него море зачало выходить не хуже самого Айвазовского,
тот видит такое дело, подходит к нему: "Ты-ы, сукин сын, что же это со мной
делаешь, а? Т-ты-ы лучше меня, что ли, хочешь картины делать?" Ды кэ-эк
звизданет ему в ухо, тот парень упал на пол, весь кровью залился. Оглох
потом на это ухо совсем. И так что даже живопись с того самого момента
бросил. Теперь, говорили мне, так себе по Феодосии ходит, - больше по
бухгалтерской части... ну, прошенье кому написать. А как бы он, Айвазовский,
по уху его не съездил, из него бы, небось, вон бы какой художник знаменитый
вышел. Так и пропал человек зря... от чужой зависти. Ну меня хоть и жучили
хозяева и порядочно я тоже бою вынес, все же до дела меня довели. И, конечно
ж, мы свое дело знали несравненно с теперешними, например. Встречаю тут раз
на бережку - сидит, малюет, один. Говорю: "Где же вы, товарищ, учились, у
кого именно?" - "Хутемас, - говорит, - окончил". А, "Хутемас"! Вон как
теперь это называется, "Хутемас". Ну, спрашиваю, конечно: "А как, вывески
если, можете?" - "Отчего же, - говорит, - вывески, плакаты - это наш первый
хлеб". - "Ага, - говорю, - хлеб! Очень приятно слышать от вас, что хлеб. А
сколько, хотится мне знать, есть всех шрифтов буквенных?" - "Шрифтов?" - "Ну
да, шрифтов буквенных?" - "Да их, - говорит, - до черта, всяких!" - "До
черта?! До черта - это вы знаете, а вот вы до точки скажите, сколько их
именно?" - "А черт их считал!" - говорит. - "Не знаете? Та-ак, - говорю. - А
отчего же я маляр считаюсь, в вашем, извините, Хутемасе этом не обучался, а
я знаю?" - "Сколько же их, если знаете?" - "Пятьдесят два шрифта, вот их
сколько будет, если до точки!" - "Быть, - говорит, - этого не может!" -
"Быть не может! Ага!" Да как зачал я ему считать, какие шрифты есть: и
рондо, и готический, и славянский, и прочие, - у него, вижу, прямо глаза на
лоб лезут. "Как же вы все это, - говорит, - запомнили?" Вон ему что
удивительно даже, хутемасу этому: как я запомнить названия мог, а об том уж
не думает, как с одного шрифта на другой не сбиться. Об этом уж он молчит.
Да его если как следует в работу взять, он, небось, кисти новой подвязать не
умеет. А у хозяев малярам, бывало, как. Придешь наниматься к подрядчику:
"Дай, дядя, работу". - "А ну-ка, - скажет, - племянничек, кисть подвяжи
попробуй, а я погляжу". И чуть что ты не коротко подвязал, он тебе: "Лети,
таких нам не надо! Материал только чтобы зря портить!" Вот я в Феодосии
тогда у одного такого подрядчика и работал, и уж он мне цену настоящую знал,
только что ее не давал, разумеется. А знать - знал. Вот один раз посылает
меня к Айвазовскому: "Аполлон, поди ему две шифоньерки под красное дерево
разделай". Я это в дыбошки: "Да ни в жизть! - говорю. - Да боже збави! Я ще
калекой не хочу ходить". По-ка-тывается мой хозяин. "Иди, ничего!.." -
"Вам-то, - говорю, - конечно, а у меня уж жена приобретена, первого ребенка
от меня носит. Разве я с ним, с таким чертом, справлюсь? Дарма что он
старик!" - "Да это же, - говорит, - не в комнатах шифоньерки, это ж совсем
на кухне!.. Станет он в комнатах у себя фальшивого зайца держать. Иди знай,
ничего!" Ну, одним словом, и места мне не хотелось терять, - пошел на отчай
души. Шифоньерки действительно на кухне были. Ну, я их еще тут от кухни в
бочок, в коридорчик такой выставил, а сам думаю: чуть он ко мне с рукой
своею, я тогда за шифоньерки да в дверь - и драла! Кончил я свое дело,