"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Воспоминания (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

"Ку-ру-тин! Ку-ру-тин так и так и этак..." Думаю: "Ничего! Пускай Рябко за
меня". Гляжу, кто-то еще в трюм лезет, - значит, меня ищут. А у меня уж
глаза привыкши. Смотрю, - это Рябко. Крадется-крадется, как все одно кошка
до птички, и в другой угол сел. Ох, и зло же меня на него взяло! А почему
зло? Я-то хоть отказывался, а он с первого слова согласие свое дал. Подполз
я к нему, - хлоп его по шее! Он вскочил: "Ой! Кто такой тут?" - "Как же это
ты, - говорю, - сволочь такая, прячешься теперь?" - "Это ты, Курутин?" - "А
то, - говорю, - кто же?" - "А ты чего же дерешься, так и так и этак!.." Ну,
одним словом, поругались. А там, наверху, шум поднялся несудом. Давай
выходить оба, потому, видим, и третьего нашего старшины нет, должно быть.
Вышли. Ну, нас, конечно, обоих заматюкали со всех сторон и в морды кулаками
тычут: "Садись на руль, черти!" Я говорю: "Не сяду! Я людей топить не хочу".
Ну, тут мичман один: "Ничего! Я с вами сяду". - "Ну, - говорю, - тогда вы и
отвечайте в случае чего, как я сроду веков катером не правил". Вот поехали.
А в бухте - прямо сущая каша в котле кипит: катера кругом, миноноски,
моторы, а я к барже одной приставать должен. Смотрю на нее - вот сейчас ее
видел, а вот сейчас ее нет, до того у меня в глазах туман, и дрожь меня бьет
во всем теле. Потом гляжу; вот она, проклятая, баржа-то эта, на которой нам
надо, - кажись, так было, - амуницию получать. Хорошо, думаю, доехал без
авариев. Сейчас я машину остановлю и руль поставлю. Командую: "Стоп,
машина!" Машина стала, а катер руля не слушается и прямо на баржу прет.
Спасибо, я все-таки далеко машину остановил, а то бы конец сущий! Все-таки
он ее, баржу, катер мой ударил носом в борт, и все ребята мои, кто стоял,
хлоп с ног, и с меня фуражка слетела, а оттуда, с баржи, человек в испуге:
"Товарищи, что же вы так сурьезно? Как теперь все народное, пожалеть и баржу
требуется". Прямо, смех и грех! А я говорю: "Вот видели, товарищи, кого вы
старшиной выбрали!" Ну, конечно, слова нет, были и из матросов которые в
лучшем виде командовать стали, - вот хотя бы того Мокроусова взять, какой у
нас тут в лесах с зелеными спротив Врангеля сражался. А так я что-то много
не помню кроме. Упустили мы тогда Колчака одного, а этот Колчак, оказалось,
зла все-таки много наделал.
Аполлон, который был постарше Курутина лет на пятнадцать, побелесее
его, покурносее и с совершенно лысой головою, хитро прищурился и заговорил:
- Я, когда пить начинаю, то так я и говорю откровенно: пью. Встречается
со мной кто, спрашивает: "Как, Аполлон, поживаешь?" - "Пью! - говорю. -
Деньги у тебя если есть, давай за компанию вместе, а нет, - проваливай".
Своих денег на чужих людей пропивать не желаю. У меня семейство есть и тоже
в голодный год двадцать первый страдал. А когда работаю, то я уж работаю,
вам все это, конечно, известно. Я с мальства пошел по живописной части, а на
военной службе служить не приходилось, и Колчаков я никаких не видал, а
только, как ты сказал, что на руку он был скорый и шибко дрался, то я тебе
скажу про Айвазовского, - тоже человек был знаменитый, не хуже Колчака,
только его больше в Феодосии знают, где он жительство имел, ну и, конечно,
на весь свет он гремел через свои картины морские. Вот, например, море такое
- это ему ничего не стоило срисовать, и получается у него картина, а Америка
за нее ему кучу деньжищ дает. А как я в молодых годах в Феодосию попал на
работу на малярную, то уж я про него наслышался. Огромный был, как битюг
воронежский, рабочих бил - несудом. Жаловаться на него? И думать никто об
этом не смей! Как же можно на него жаловаться было, когда он самому Николаю
Романову, царю, крестным отцом приходился?! Так что к нему от подрядчика