"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Итог жизни (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

посажены они когда-то в видах слишком жаркого здесь летнего солнца, но зимой
отнимали они у комнат много света. Шишки с ненужной щедростью облепили их со
всех сторон и нагибали их темные ветки: вид у них был задичалый и несколько
мрачный издали. Но под ними туда и сюда легко и проворно скользила женщина с
обильными, у плеч подстриженными светлыми волосами. Иногда она пела, должно
быть, вполголоса, потому что негромко: для себя. Голос у нее был грудной,
виолончелевый.


Осенние дни своенравны. Они непостоянны, как вспышки сил старости. И
появляется вместе с ними кое-что новое. Уродливые богомолы, размеренно
ползая по земле, хватают легкомысленных кузнечиков и пожирают их, начиная с
головы. Гнусаво кричат пестрые сойки, налетая целыми стаями на дубы и
искусно обрывая с них еще зеленые желуди. Кусты кизиля становятся багровыми,
как и листья винного винограда. Ветер, который теперь дует то с севера, то с
запада, доносит из лесов на горах сильные и терпкие запахи сбрасывающих
листья буков.
Васька подымал иногда косматую голову от сухой травы, поворачивал ее на
эти запахи к горам, морщил ноздри и взматывал челкой.
Мустафа не приходил уже несколько дней. Ни сена, ни овса никто не
давал. На легконогую женщину, которая ставила недалеко от него ведро воды и
пыталась свистать, чтобы подозвать его, Васька смотрел презрительно
по-прежнему. А когда проходил мимо него Михаил Дмитрич, ночную жесткую палку
которого он помнил, Васька оборачивался задом и прижимал уши.
- Когда же ты думаешь резать его? - спросил как-то, ужиная, Михаил
Дмитрич.
- Разве теперь можно резать, когда так еще тепло?
- Зачем же ты его покупала так рано?
- А затем, что позже, пожалуй, нельзя будет и достать, - вот зачем...
Однажды Васька радостно заржал тонким голосом евнуха: это поднялась
подвода сюда снизу из колхоза, - вышло распоряжение скосить и привезти в
сараи на сушку оставшееся на плантациях бодылье, чтобы потом отправить на
табачную фабрику, где должны были его пустить в производство.
Лошадь была серая кобыла, знакомая Ваське, и, пока проходила она по
дороге, он шел вдоль ограды, бодро дрыгая задней ногой и стараясь лихо
подымать голову.
Но вот он уткнулся в угол, а серая знакомка пошла дальше. Ее остановили
шагах в двухстах за кустами, так что только одни усталые уши ее было видно,
но Васька долго не отходил грызть опостылевшие колючки перекати-поля,
смотрел и время от времени грустно ржал слабым голосом евнуха. Когда же часа
через два кобыла тащила тяжело нагруженный зеленым бодыльем воз обратно,
мерин так же вдоль ограды, косясь и задирая голову, проводил ее до другого
угла.
Русский рабочий из пришлых шагал около воза с вожжами в руках и смотрел
на Ваську враждебно. На возу сверху прикручена была и сыро блестела, как нож
мясника, горбатая коса.
Прежний хозяин Васьки, Мустафа, сытый, круглый, уравновешенный человек
лет сорока, один раз тоже проехал мимо на новой молодой буланой, такой же
сытой, как и он сам, лошади. Даже и Алевтина Прокофьевна, как раз в это
время стоявшая у калитки, удивилась и спросила: