"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Итог жизни (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

выходил из кустов и медленно, но неуклонно катился колючим шаром к
сковородке с водою, поставленной для кур. Тут он пил, пофыркивая, а
напившись, не спеша уходил снова в кусты, и если останавливался над ним с
грозным рычаньем Уляшка, не прятал мордочки и не подбирал ног, потому что
Алевтина Прокофьевна брала собаку за ошейник и убеждала:
- Улька, - это наш ежик!.. Ежик... этот... наш!.. Нельзя!.. Понял?
Нельзя!
И пара диких голубей еще, выкормленных Алевтиной Прокофьевной изо рта
жеваным хлебом и кашей, гнездились на чердаке. Ели они вместе с курами и
очень любили, когда Алевтина Прокофьевна пекла хлеб. Они узнавали об этом по
запаху, и тогда не было конца их радостной гуркотне. А когда хлеб вынимался
из печки и стоял укрытый полотенцем на столе или на комоде, голуби
непременно должны были его разыскать, взобраться на него и распластать на
нем крылья в сладостном изнеможении. Должно быть, запах свежеиспеченного
хлеба напоминал им запах той жвачки, которой их вскормили. По крайней мере
так думала Алевтина Прокофьевна, и это ее умиляло.
Пустырь, на котором была расположена эта, кем-то неведомым уже теперь
устроенная усадьба, приходился между двумя очень глубокими оврагами -
балками, как зовут их здесь. Однако и спереди, к югу, в сторону моря
тянулась третья балка, хотя и не такая глубокая. И только сзади, на север,
пустырь прилегал к дороге, выходившей когда-то на шоссе, но теперь
заброшенной и заросшей.
Звучнее здесь были почему-то все слова, чем где-нибудь в долине, или
это только казалось так. По крайней мере те, кто проходил по той стороне
глубокой и широкой балки, справа или слева, часто слышали длинные разговоры
молодой гибкой высокой женщины, что-то делающей около этого одинокого дома.
Она спрашивала, она и отвечала, она убеждала, она стыдила, она
вышучивала кого-то, кто ей не отзывался ни словом. Этот молчаливый был
большей частью Уляшка, иногда поросенок, иногда Пышка, реже голубь, еще реже
петух плимутрок - очень глупое создание, - или ежик.
- Ты бы принес мне хотя ведро воды из бассейна, а то ты себе налопался
и лежишь, как байбак! Дар-моед ты, дармоед презренный!
Это относилось, конечно, к Уляшке, который способен уже был нести в
зубах ведро воды и делал это с большой готовностью, если дужку ведра
всовывали ему в пасть, но ходить за водой сам не мог, почему и молчал,
только глядел очень внимательно умными желтыми глазами и украдкой пытался
поймать языком муху, чересчур нагло ползавшую по брыжу.
Или вдруг весело, но лукаво говорила женщина:
- Хитришь, брат, - ох, что-то ты хитришь! А я все твои хитрости
насквозь вижу! Не обманешь меня. Нет, брат, не обманешь!
Это относилось, конечно, к беспокойной Пышке, задумавшей какую-то
каверзу.
Или слышалось увещевательное:
- Ах вы, надоеды!.. Ах вы, ненаеды!.. Ах вы, ненасыты!.. Ах вы,
неналопы!.. Ах вы, ненатрески!.. Ах вы, ненажоры!.. - И потом бурно гневное:
- Прочь от меня, окаянная сила!.. Мало вам места, где пастись?
Это относилось иногда к поросятам, иногда к курам, а чаще к тем и
другим вместе. После такого окрика брызгала в стороны многочисленная
живность.
Маститые кипарисы окружали дом. Должно быть, так близко к дому были