"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Кость в голове (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

была в Севастополе.
Ну, дальше - больше, от работы я совсем отбился, а все корпится мне
речь свою сказать. Да и за прочими я замечать стал, что все тогда были в
волнении: газеты покупать начали прямо несудом. Потому обидно, понимаешь,
всякому: столько радостей было, что вот царя у нас больше нет, и всю
полицию, всех жандармов под итог, и говори, что хочешь, а на проверку
оказалось: говорить говори, а рукам воли не давай. И свобода полученная - к
чему она проявилась? Так себе, ни к чему, - одна только слава... И война
своим чередом продолжается, несмотря что с фронта солдаты бегут. Выходит,
какие поумнее, те бегут, а многие бараны остаются для пушек, чтобы пушкам
австрийским было кого на прицел брать.
Ну, коротко говоря, когда Октябрьская подошла, тут только я понять мог:
вот она, правда настоящая, на земле явилась. А также, думаю, дело мое с
Фенькой, обмотавшей, должны теперь правильно решить, и будет у меня угол
вечный.
Я уж об шестистах тогда не говорил. Какие там шестьсот, когда уж не
товар за деньгами, а деньги за товаром гоняться стали. Чемоданами целыми с
собой люди деньги таскали, а что покупать на них, это уж был вопрос. Кто
старину помнил, как купцы к себе за рукав тащили, те, конечно, только
головами мотали: это что же такое? Ну, вот... Так же и я с моей хатой. Что
такое для меня эта хата? Это я знаю про себя, - мое увечье смертельное. С
трехэтажного сорвался я зачем? Чтобы мне для себя какой поближе крышей к
земле, одноэтажный, построить. Вот что я знаю, а не какие-то шестьсот
рублей... Про шестьсот я должен забыть, а про дом свой помнить.
Вот когда я к кондуктору Чмелеву приступаю и говорю ему, как он важный
большевик оказался. "Товарищ Чмелев, говорю, так и так... Ожидаю от вас
правильного решения и скорого с Фенькой и ее мужем фельдфебелем конца...
Потому что, хотя их там теперь в моем доме пятеро скопилось, считая с
детями, а я один, ну все-таки дом этот взят у меня обманом, также и место -
об двух белых коз не говоря. Если же скажет она, Фенька, об ста двадцати
рублях, какие еще тоже сюда вложила, то это все равно одно к одному - мое
же: с моей стороны труд все-таки считается постельный, а с ее - кровный
обман".
Все это Чмелеву я высказал - думаю: "Ну теперь, как он у власти стоит,
делу моему правильный конец подошел". А он что же, этот самый Чмелев? Он
поглядел на меня глазами своими пристальными да говорит: "Эх, товарищ Павел!
И чем только ты занят... Ты все это брось к чертям и думать об этом забудь.
А вот мы снаряжаем теперь отряд в Ростов против Каледина-генерала... Как ты
все ж таки ополченец бывший, можешь записаться в отряд, по железной дороге
он едет... А другой еще мы отряд посылаем, тот морем на миноносцах пойдет.
Лучше тебе будет идти в пехотный отряд".
Ну, я его, конечно, словесно благодарю за совет подобный, когда я даже
во втором госпитале признанный к службе негодный, и чтоб я куда-то доброй
волей своей в Ростов на убой ехал.
Живу, свои деньги последние проедаю. А между прочим, что же, ты
думаешь, вышло? Вышло - я даже понять тогда не мог: Фенькин муж,
фельдфебель, он же собой был здоровый, как все одно флотский, откуда же в
нем кровь могла взяться порченая? Об гвоздь он, понимаешь, по домашности
что-то делал, напоролся и будто через это пропал. Началися с ним будто корчи
от этого, - сказал мне так извозчик с Корабельной, - я это, значит, его