"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Младенческая память (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

все четверо: мать, я, Коля, мой старший брат, и Паша, младший... Паша на
руках у матери, Коля впереди и все глядит назад, я сбоку и тоже оборачиваюсь
назад, а мать кричит нам: "Бегите!.. Дети, бегите!.."
И вот мы прыгаем через ботву огородную, через плетень царапаемся;
падаем, вскакиваем, мчимся... От кого же, от кого это?..
То отец меня спасал от бешеной собаки, теперь мать меня от него
спасала!.. А его уж толпа окружила - с веревками, с кольями. Это я видел...
В него кирпичами бросали... И крики я слышал: "В голову цель!.. Оглушай!.."
А сзади всех будочник стоял и шашку вот так держит вверх... И вот
ощущение подлое, - я его и сейчас помню: успеют или не успеют убить отца,
пока мы убежим?.. Успеют или нет? - вот о чем я тогда думал!..
- Вы на себя клевещете, Ефим Петрович! - вставил я. - Этого вы не могли
думать. Да и невозможно запомнить, что вы думали в возрасте пяти лет...
- Думал!.. Нет - думал именно это!.. И бежал изо всех сил - не к отцу
ведь, а от отца, и изо всех сил думал именно это!.. Потому что я ведь был
уже испуган отцом...
Искалечь как угодно человека, но оставь ему рассудок, - он все-таки
человек... Но отними то, чего и глазом не видно, то, что там, в черепе, - и
кончено: и отца нет!.. Какой же это отец, который воет, плюет в тебя, зубами
щелкает и вот-вот тебе в щеку вцепится?.. Это уж зверь дикий!.. Он нас,
кажется, и не хотел обидеть, но, может быть, он не в силах был бы уж нас не
обидеть... И искусал бы, и мы бы взбесились... И мы бы неизбежно стали
кусаться, и нас бы неизбежно должны были убить!..
Повторяю: тогда ведь не было прививок... И вот мы бежали от дома
задами, огородами; а до нас досягали со двора крики и вой, и даже выстрел я
слышал: это моего отца убивали!..
- И убили?
- Конечно, убили... Когда мы вернулись домой, уж лежал в сарае на
соломе не отец, а только труп его... и скоро его увезли...
- Бешенство ведь бывает и тихое, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.
- Бывает тихое, бывает буйное... У отца было буйное... И улица наша не
тем была занята потом, что его убили, а тем, не укусил ли он еще кого. Но
оказалось - в этом деле народ наш действовал очень дружно.
Какой-то Степка-шорник ловко попал ему камнем между глаз, и он упал, а
потом били его все по голове, без лишнего, чтобы скорее убить... А выстрелил
напоследок из охотничьего ружья Фома-утятник...
Когда уходил вниз в город Ефим Петрович, я следил за ним глазами, пока
не растворился он в густых серых сумерках. Но неприятен мне стал теперь
город внизу, повсюду уже проколотый желтыми огоньками.
Когда я вернулся, все еще плавал в моей комнате отголосок встревоженной
речи этого здорового на вид крепкоплечего человека, и было почему-то долго
это; и в комнате теперь, когда он уже ушел, стало почему-то гораздо теснее,
чем когда сидел он за столом, пил чай, говорил о своем детском и выставлял
иногда для защиты от меня налитую, тугую, толстопалую, квадратную ладонь.
Моя собачонка Мишка, маленькая дворняжка, похожая на медвежонка, спала
обыкновенно на дворе около дома. Я поместил ее в закрытое место, чтобы не
подобралась темной, хоть глаз коли, дождливой ночью какая-нибудь другая,
таинственно обреченная и обрекающая. Мишка, конечно же, кинется защищать от
нее дом - и погибнет, и не будет этого изумительного звереныша, рыженького,
с черными висячими ушами, с глазами, как два орешка, которому стоит только