"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Жестокость (Повесть)" - читать интересную книгу автора

наливались нежные ягоды шелковицы, - и губы, и пальцы, и рубашка его были
точно в чернилах. Потом персики миндальные и персики-арабчики, и урюк...
Даже осенний сбор грецких орехов со столетних огромных орешен, - когда очень
прочно выкрашивались в черное концы пальцев, - веселил душу.
Ни одного бесполезного дерева не было в деревне: все давали доход. И
когда в первый раз с бабаем пошел он в Гурзуф и увидел там аллею белых
акаций на одной даче, он спросил отца изумленно:
- Бабай!.. Это какие деревья, бабай? Зачем их сажали?
Отец и сам не понимал, почему не посадили тут в два ряда хотя бы
абрикосы или сливы изюмэрек, а он, маленький, решил тогда сразу и навсегда:
- Эти русские помещики, бабай, - какой это глупый люди, - це-це!..
Даже по лбу себя ударил.
Самое милое время был август, а за ним и почти весь сентябрь, когда
поспевал виноград, делали сушку из груш, варили на зиму сладкий бекмес...
Он любил свою деревеньку и мечеть, и нравилось ему, когда мулла аджи
Осман посылал его на минарет кричать молитву.
Он истово, с большим выражением, звонким мальчишеским голосом пел
святые арабские слова:
- Аллагу экбер!.. Аллагу экбер!.. Эшгеду еннэ, Мугамед эррэ ресюл
улла!.. Айя лес алля!.. Айя лель феля!.. Аллагу экбер!.. Аллагу экбер!..
И сам аджи Осман хвалил его, а он три раза ездил в Мекку и учился в
Константинополе, где живет сам султан, их султан, - также и их султан:
повелитель всех правоверных на свете.
Ниже Дегерменкоя, и ниже Кучук-коя, и ниже Биюк-Ламбата, вблизи моря, в
долине была могила татарского святого.
Злодеи отсекли святому острой саблей голову где-то там, на Яйле, и
святой взял свою голову в руки и пошел вниз, в долину. И где капали чистые
слезы из глаз святого, там растут теперь белые подснежники, а где капала
кровь из шеи святого, там растут красные, как кровь, пионы... А в долину к
могиле святого каждый год в праздник Ураза в мае сходятся татары изо всех
окрестных деревень: там борются, скачут на лошадях (в какой деревне окажется
лучшая лошадь), режут баранов, тут же жарят и едят шашлык...
И когда был он маленький, больше всего мечтал он иметь такую быструю,
как ветер, лошадь, чтобы всех обогнала у могилы святого.
О том, чтобы всех победить в борьбе, он не мечтал: он рос слабым, -
даже Айше одолевала его. Зато он учился в школе, писал и читал по-русски и
хорошо говорил, и когда пришли коммунисты в Крым, он стал комиссаром в своем
Гурзуфе, чтобы отстаивать татар, которых могли обидеть пришлые чужие
комиссары.
И если бежал он теперь вместе с другими, то совсем не из боязни, что
кто-нибудь из татар в Дегерменкое выдал бы его белым, но на русских он не
надеялся, также на греков, поэтому на первое время думал скрыться в
какой-нибудь татарской деревне на севере Крыма, а отсюда всегда можно бы
было перебраться домой и в том случае, если белые долго пробудут в Крыму, и,
тем более, в том случае, если их выкинут в море красные.
В это последнее он почему-то больше верил, и среди всех, сидевших
теперь в карете форда, он имел вид хозяина: точно и не бежал вместе с ними,
а ехал по своим владениям с гостями, и рад был, если кому-нибудь нравился
тот или иной вид, та или иная окраска поля или неба, даже просто свежий
утренний воздух... Правда, это был уже не южный берег, но все-таки...