"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Жестокость (Повесть)" - читать интересную книгу автора

"все-таки это - Крым, гаспада!"
Он часто говорил по привычке "гаспада" вместо "товарищи" и извинялся,
когда его поправляли.
И, наконец, шестое лицо.
Оно - овальное, очень правильной формы. Кожа - белая, тонкая, не
поддавшаяся даже жаркому причерноморскому солнцу, и странный такой девичий
румянец на щеках. Глаза зеленовато-серые, и над ними ровные, опять девичьи
брови... и лоб гладкий, а надо лбом небольшой козырек аккуратной
студенческой фуражки. Лицо было бы красивое, если бы не очень большие
верхние зубы... Страшно даже, - откуда они у него? - Не то волчьи, не то
кабаньи... И хоть бы улыбался меньше, но он улыбался часто и охотно, этот
волкозубый студент, видно было даже, что зубы эти мешали ему и говорить
ясно: он как-то запинался на "д", "т", "н", а гласные выходили у него
глуховато, в нос, но он говорил охотно, как улыбался. Тембр голоса был у
него красивый... И была какая-то бездумность на его гладком лбу без единой
морщинки, впадинки, бугорка.
Этот родился в Тамбове, но детства у него почти не было, так как был он
потомственный русский интеллигент, - не было детства, не было религии, даже
национальности не было, хотя отец его, земский врач, носил русскую фамилию и
числился православным, а так как он тоже был природным тамбовцем, то имел
довольно редкое вообще имя Питирима, местного подвижника, мощи которого лет
двести хранились в соборе.
Но о Питириме Петровиче, отце студента, все знали, что он - левый, что,
еще будучи гимназистом седьмого класса, он остался в нем на второй год, так
как во время экзаменов удалось ему достать и нужно было спешно переписать
статью Писарева "Реалисты".
Правда, через год и эта статья, и весь Писарев безвозбранно продавались
в магазинах в новеньком издании Павленкова по рублю за книгу, но зато
появился тогда в гимназии гектографированный Иоганн Мост, кратко излагавший
"Капитал" Маркса. Хорошо, что появился он к концу экзаменов, и Питирим
Петрович безвредно просидел над ним все каникулы, перейдя уже в восьмой
класс.
И когда, лет через восемь, поступил он в здешнюю земскую больницу
помощником ординатора, а потом стал ординатором сам, все в городе знали, что
он - левый, и говорили с ним не о болезнях, а о политике.
Вместе с интеллигентностью он передал своему сыну и левизну, и это он,
сын, смутил, - к удовольствию отца, - законоучителя гимназии дерзким для
первоклассника вопросом:
- Батюшка!.. Хотел бы я знать, - если бог всемогущ, то зачем ему нужны
ангелы?
Батюшка затопал ногами и выгнал его вон из класса, и с этого дня,
десятилетний, он стал атеистом.
Детства у него не было, - только проблески детства, - намеки...
Салазки с розовыми пятнышками и кружочками, - изделие какого-то
кропотливого кустаря... Привязать к ним веревочки и мчаться с ними до
желтого древнего деревянного дома виннозаводчика Чурина по Большой улице и
потом скакать по Дубовой целый квартал. Это утром рано, еще до уроков...
Мороз... Он трещит под ногами, леденит щеки, щиплет уши даже под башлыком,
захватывает дыхание, но гонит вперед надежда увидеть маленький красный флаг.
О, это глубоко-правый красный флаг, и висит он на будке городового, когда