"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. В грозу" - читать интересную книгу автора

зато увлекалась ими Мушка.
Ей некому было указать, какие именно осы, из тех, от которых она
отбивалась в летний день, - схолии, какие сфексы, и водится ли здесь
зловредная муха-антракс, которая кладет свои яички в пчелиные соты, но это
было не так важно: даже и приблизительно и неверно, по одной только своей
догадке названные, они были изумительны, каждая по-своему... даже те
козявки, каких она находила на своем огороде.
Землю под огород, твердую шиферную глину, она копала сама, сама же
разбивала и грядки, почему вышли они значительно косые, - сажала, полола...
Четыре грядки эти были для нее такою радостной заботой...
Как удержаться, чтобы не погладить рукой салат?.. Густой-прегустой,
яркий-преяркий, сочный-пресочный, - он был ее первым любимцем. Он сразу
прядал в еще жмурые глаза Мушки, чуть она вставала утром... А капуста!..
Бледно-зеленая, как крашеная жесть на умывальнике, она ширилась, что ни
день, и по утрам на ее пружинистых, как подносы, круглых листьях сверкали
капли... "Мама, ты посмотри, как моя капуста растет!.. С таким усердием, что
аж потеет!"... Укроп и помидоры тоже были буйные и так пахли, что Мушка
никак не могла удержаться, чтобы не зарыть в них лицо: - Ух ты! Хо-ро-шо!..
А отливные листы бурака с ярко-розовыми жилками!.. А лук, пускающий уже
таинственные стрелки!..
Каждое утро Мушка резала на борщ свою зелень, важно приносила на кухню
и клала на стол: - Вот!.. Но еще больше важничала, когда ей самой
приходилось готовить или печь хлебы. Правда, она умудрялась тогда
всесторонне выпачкаться в саже - и лицо, и руки, и платье, - но всегда могла
доказать Максиму Николаевичу, что иначе нельзя: пусть попробует сам.
Материи купить было не на что, и Ольга Михайловна шила ей платья из
татарских чадр; платья выходили очень цветисты - все в красных и желтых
полосках и узорах, но самого простого покроя - вроде длинных рубашек с
короткими рукавами. Хватало их на две, на три недели - так они были
непрочны.
- Что же ты со мной делаешь, Мурка? - ужасалась Ольга Михайловна. -
Неужели нельзя осторожнее?
- Да, осторожнее, когда кругом кусты да держи-дерево!.. - плакалась
Мушка. - Ну, я не буду ходить за дровами, не буду пасти Женьку, не буду
искать Толкушку, - а то он залезет в самую гущину и ляжет, как так и надо...
Вот тогда все будет целое!..
Покупать ей обувь было не на что, и она ходила босой; впрочем, ходила
только в комнатах и на террасе, а на дворе бегала вприпрыжку... И танцевать
любила, - и, найдя в кустах ровную лужайку, отовсюду закрытую, она напевала
что-то свое собственное и танцевала с веткой в руке так самозабвенно, что
долго не могла расслышать, как звала ее мать. Впрочем, если и слышала,
говорила: - Ну, я еще немножко... потом пойду.
И еще она любила море... С разгону вбегать в огромное, синее, чуть
пенное у берега, - ловить пригоршнями хитроузорчатых студенистых медуз,
копаться в разноцветной гальке, ища сердолики; собирать сухих морских
коньков, лихо изогнувших шеи, а главное, нырять и плавать, надувая щеки,
было для нее - блаженство. И за чем бы ее летом ни посылали в город, она
приходила гораздо позже, чем ее ждали, и непременно с мокрыми волосами.
- Опять купалась? - спрашивала мать.
А она говорила, отворачиваясь: