"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

- Расположены лагери у вас в сухом месте? - щурясь от солнца, спрашивал
генерал.
- Место - песчаное, сухое, - тут же отвечал Алпатов и потом думал:
"Нужно было добавить - высокое... пропустил..."
- Эпиде-мических болезней в полку нет?
- За все время моего командования полком... - длинно начал было Алпатов
и обрубил тут же, - не было.
Ехали мимо поселка Никольское - двенадцать дворов, из них три раскрытых
- стропила, как ребра; по непросохшей грязной дороге шлепали копыта, и
летели в стороны брызги и комья грязи, и задряпанный, усталый, слишком
пехотный вид был у рысившего Ткача, и как-то неловко за все это стало
Алпатову: так преувеличенно щегольски одет был генерал, так изысканно красив
был адъютант его, подполковник, так пахло от кого-то из них тонкими духами,
и такие нестерпимо трезвые глаза были у обоих.
Генерал сидел прямо против Алпатова, колено в колено, об ноги его,
сухие и длинные, иногда на колдобинах стукался Алпатов и, хотя не виноват он
был в этом, невольно как-то прикладывал руку к козырьку. За своею спиною
чувствовал он отвалившуюся старательно, чтобы было совсем по-кучерски, спину
Флегонта и, когда взглядывал на Шалаева, понимал, что думает Шалаев о новом
командире, не мог думать другого, думал то же, что он: высокомерен.
- Здесь, должно быть, только яровое сеют? - неожиданно спросил красивый
подполковник, показав свежие зубы.
И, наклонившись радостно к нему, обстоятельно начал объяснять Алпатов,
какие хлеба сеют здесь яровыми, какие - озимыми, в каких уездах возможен
табак-махорка, в каких даже вызревают арбузы... И говорил бы так долго, если
бы не кашлянул тихо генерал и не сказал с чуть заметной улыбкой:
- Виноват, я вас перебью... А как заготовляете вы сено для обоза?
От солнца, заходящего за густую синь лесов, все кругом было
жидко-золотое; горели одинокие межевые сосны, подымались вечерние, весенние
галочьи стаи, и от них широко и звонко делалось в вышине, но Алпатов - не
потому только, что было четверо в экипаже, что наклонялась к его фуражке
Флегонтова спина, что торчали спереди сухие чужие колена и вплотную сбоку
пришлось тело Шалаева, - чувствовал себя стиснуто и неловко.
И так тянулась эта стиснутость и неловкость вплоть до гостиницы
Чалбышова, где сняли для генерала четыре номера рядом, приткнули у входа
пеструю будку и поставили почетный караул.
А не больше, как через двадцать минут, по улицам, обсаженным березами,
теперь совсем живыми от миллиона майских жуков (как раз доцветали в это
время березы), по лужам, запруженным мирными свиньями, между рядами
любопытных трехоконных один в один домиков, проехал генерал в лагерь. В
лагере же на передней линейке, поднятый наскоро Ткачом, ждал его полк. Зашло
уже солнце, и все кругом - и лагерь, и плац, и полк - было такое мягкое,
успокоенное, чуткое... Хорошо поются песни в такое время!
Звонкая, чуть дрогнувшая, встречная команда:
- Полк смиррно! Слушай... на кра-ул! Господа офицеры!
Намеренно запоздалое, спокойное и не очень громкое, но такое слышное в
тишине:
- Здорово, молодцы!
И гулкий рев:
- Здравия желаем, ваше прево-сходи-тельство!