"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

головою. А проснувшийся Алпатов смотрел на него из окна и думал: "Нужно
заняться с офицерами тактическими задачами... и проверить ротные
отчетности... и заведующего хозяйством... и вообще все. Подтянуть полк..."
Это он потому, что вспоминал вчерашний день, и карты, и ужин, и протопопа.


IX

Решил, должно быть, медвежонок, что больше уж незачем спать, только на
ночь пригребал он к своей конуре хворост и солому и выходил каждое утро
шаловливый и веселый, играл с детьми и собаками, много ел, подрастал
заметно, нагуливал крепкое мясо, бурел. Но росло незаметно в нем и свое,
лесное, о котором забыли.
Сначала придушил он до смерти бравого, старого белого селезня, и вышло
это даже как будто кстати, потому что селезня этого все равно скоро хотели
резать. Потом вскоре из незапертой случайно кладовой выкатил он большой круг
замороженной свежины, затащил к себе и здесь долго возился над ним, пока
хватились искать; и это ему простили.
Когда же Мишка разодрал в кровь спинку беленькой Мэри, поднялся
переполох. Мэри явно страдала, ловила людское участие слезящимися глазенками
и выла жалобно, а Джек заботливо и с большой серьезностью зализывал ей
длинные, хотя и неглубокие следы от Мишкиных когтей.
Тогда около березовой конуры полукольцом стали, двигая хвостами,
собаки, сошлись дети, и повар Мордкин, и Хабибулин, а на крыльцо вышла
Руфина Петровна и вместе с нею, поставив вверх по ее клетчатой юбке толстый
пушистый хвост, кот Повалянушка, и, увидев перед собою столько осуждающих
глаз, забился медвежонок в глубь конуры и оттуда смотрел - не смотрел
дремучими глазами: откроет их, поведет ими влево-вправо, вздохнет и закроет.
- В роту его! В казармы! Сейчас же в роту! - рассерженная, красная,
кричала Руфина Петровна, грозя медвежонку пальцем. Собаки лаяли.
И, как в старину напроказивший дворовый, отправлен был Миш в солдаты, в
казарму шестой роты вместе со своей конурой, но Алпатов сам позаботился о
том, чтобы ему было сытно, тепло и удобно, и маленького левофлангового
тамбовца Ефима Коноплева, мордвина из мещерских лесов, приставил к нему
дядькой.


Шестою ротою командовал капитан Цимбалистов, старый человек со многими
странностями: конечно, пьяница, едва ли не шулер, купался до зимнего льда,
строил и продавал дома, был большой охальник, большой любитель церковной
службы и большой театрал на ротных ученьях: он и под ружьем держал целую
роту, и самовольно освобождал от занятий, и целовал иных за успешность, и
тут же чуть не отправлял под арест; и задерживал по месяцам денежные письма,
и, случалось, в праздники давал солдатам лишнюю чарку водки из своих
средств; то бушевал и зверел, то длинно жаловался роте и на начальство, и на
жену, и на свою старость; а иногда любил поговорить с самим государем:
схватит непонятливого солдата за шиворот, подтащит к портрету государя,
возьмет под козырек, выпятит грудь и гаркнет: "Ваше императорское
величество! Вот, сами изволите видеть, - вот он, вот!.. Скажите, что же мне
с этим окаянным, анафемским, диким, безмозглым иродом делать? Что?.. Что?..