"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

Иван Семеныч замахал руками, потом прыснул и покачал головой. Лесничий,
сырой хохол Зозуля, яростный охотник, прославился одним зайцем: составилась
веселая охота без гончих, и затеяли подшутить над Зозулей. Никому не дал он
первого матерого зайца, сидевшего на опушке, подкрался, выстрелил - кубарем
заяц. Но нашлась у добычи в зубах скромная записка карандашиком: "Не убивай
мене, Зозуля, бо я давно уже убит". Напомнил лесничему зайца.
И все это делал просто и любовно, как старший, как привычный командир;
никого не хотел обидеть, - хотел, чтобы веселее было за столом. И когда
столкнулся глазами с о.Герасимом, то крякнул, передернул плечами и пропел с
задором:

У попа-то рукава-то, ба-тюш-ки!

Но только пропел - вскочил о.Герасим, кудлатый, красный, и глаза, как
ракеты поднял кверху широкий рукав, ткнул пальцем в сторону Алпатова (сидел
он на другом конце стола, наискось) и пропел в терцию выше:

Посмотрите дурака-то, ма-туш-ки!

И стоял, наклонясь, выжидающе вдохновенный, точно приготовился сразу
сочинить еще лихую частушку, если бы ответил Алпатов, и потом еще и еще, и
пропеть все в терцию выше и с выражением.
Нехорошо вышло. Казначейша сказала: "Ах, боже мой!" - и замерла ожидая;
пышная Бузуниха поднялась и открыла рот, неизвестно, от неожиданности или от
желания вскрикнуть; сырой лесничий зачем-то тянул о.Герасима за руку книзу;
появился рядом с протопопом и Бузун, наклонился близко к нему небольшой, до
кожи остриженной головою и говорил встревоженно-ласково:
- Извинитесь, отец Герасим. Так нельзя... Родной мой, возьмите ваши
слова назад.
А упрямый протопоп кричал:
- Не учить меня прошу! Я знаю!
И по тому, как мутно было у него перед глазами, Алпатов почувствовал,
что он пьян, что все кругом так же пьяны, и больше всех о.Герасим, обидевший
вдруг его, самого крупного, самого почетного, самого старшего здесь по чину;
и неловко стало перед всеми, а больше всех перед ротными командирами и
поручиком Кривых.
- Все мы - дураки перед господом: один он умен! Что тут обидного, ну?
Что? - кричал кому-то о.Герасим. - И вы - дурак. И я тоже дурак.
В это время Алпатов мучительно думал, что можно сделать с попом, и
выходило, что сделать ничего нельзя.
Минут через десять о.Герасим мирился с ним, свел все к дружески-пьяной
шутке; чокались они бокалами с какою-то крепкою бурдой и целовались.
Но остался стыд перед капитаном Пуховым, которого Алпатов назвал
милашкой, и перед поручиком Кривых, который молча глядел на него боком, как
будто и ему было неловко, и перед маленьким Бобой, который недавно родился.
И потому раньше других ушел он от Бузуна, изо всех сил стараясь держаться
преувеличенно пьяно и весело; еще раз, напоказ крепко крест-накрест, как на
Пасху, расцеловался с попом, еще раз напомнил казначейше о ветчине - как
будто ничего не случилось, - все сделал, чтобы никто не сказал: вошел
большим - вышел маленьким. Небо было просторное, светлое. Затянуло лужи