"Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Медвежонок (Поэма в прозе)" - читать интересную книгу автора

как-то на проскомидии, вышел вдруг на амвон со стареньким поминанием, потряс
им над головою, гневный, и закричал на всю церковь:
- Чье?
Прихлынул ближе к амвону народ; перешептывались, озирались: чье?
- Чье поминание, спрашиваю?
Еще ближе столпились, дышали друг другу в затылки, напирали плечами.
Дрожала в крупных пальцах о.Герасима виноватая книжечка, маленькая,
трепаная, в красненьком переплетце.
- Да чье же, наконец? Есть ему хозяин?
И вот старушка из-за колонны, возле самых дверей:
- Никак мое!.. Ой, тошно мне!.. Никак мое, батюшка.
- Так что ж ты мне, старая палка, что ж ты мне копейку, а? Копейку за
сорок душ, а? Сорок покойников тебе поминать за копейку, ах, язва!..
И шваркнул, сердитый, поминание вместе с копейкой через всю церковь
старухе в ноги.
А то повадился было один баптист встречать о.Герасима на улице и
заводить с ним речи о первородном грехе, и о спасении, и о том, что нельзя
натопить дома, если жечь дрова около него, а нужно топить внутри - и
спасешься. Начинал издалека, сознавался в мучительных сомнениях, спрашивал
совета и справлялся, как гласит Писание; но сам Писание знал куда лучше
о.Герасима, ни в чем не сомневался и то на том, то на этом ловил его ехидно.
Однажды надоело это протопопу.
- Ты - бабтист, значит - от бабы. В православие ты не пойдешь - вижу.
Не хочу говорить с тобой. Пошел!
- Батюшка, это неправильно. Конечно, и вы - от бабы, как всякий
человек, только баптисты - это...
Осерчал протопоп и, так как был здоровее, сшиб его с ног и долго бил
набалдашником посоха и пынял коленом.
А за свадьбы он, не в пример прочим попам, назначал по рублю с ведра
водки и тут не ошибся: в Аинске неслыханно много пили на свадьбах.
Отгорели наполовину свечи. С каждым часом записи протопопа делались все
длиннее.
- Ничего с ним не поделаешь, - скромно сказал о нем казначей, поводя
головою.
- Его день, его, - добавил Бузун.
А Алпатов внимательно осмотрел всего о.Герасима, - показался он ему,
красный, толстый, волосатый, похожим на ярого быка, и не скрыл он этого -
толкнул Бузуна:
- Эй, не стой на дороге: землю роет!
И удивились даже, что ничего не сказал на это поп: только сощурил злые
рысьи глазки и выдохнул носом.
За ужином много пил Алпатов, заливал проигрыш, боль под ложечкой,
смутную стиснутость, связанность и тоску, и очень хотелось подшутить то над
тем, то над этим. Капитана Пухова, весьма безобразного человека, с двумя
красными шишками над правой бровью и на шее, вечно потного, мокрого, с
глубокими морщинами вдоль щек, весело назвал милашкой; казначею, с
молоденькой женой которого говорил о ветчине, погрозил пальцем и подмигнул
значительно: "Поглядывай, старче, посмат-риваай!.." Учителя прогимназии
Ивана Семеныча, сидевшего с ним рядом (не того, который диктовал в форточку,
а другого), хлопнул по плечу и сказал ему вполголоса что-то такое, отчего